Жозеф Бальзамо. Том 2
Шрифт:
— Я осмелился бы сказать, что согласен с маршалом, если бы осмелился полагать, что таково мнение и вашего величества.
Наступило молчание, во время которого король благосклонно разглядывал Таверне.
— Господа, — наконец произнес он, — можете быть уверены, я последовал бы вашему совету, будь мне тридцать. Тогда я легко поддался бы, но сейчас я несколько староват, чтоб быть легковерным.
— Легковерным? Умоляю вас, государь, объясните, что вы подразумеваете под этим словом.
— Быть легковерным, дорогой герцог, означает
— В какие же?
— В то, что в моем возрасте можно внушить любовь.
— А, государь, — воскликнул Ришелье, — до этого мига я считал, что ваше величество является самым учтивым дворянином в своем королевстве, но теперь вижу, что ошибался.
— Почему же? — со смехом осведомился король.
— Потому что я стар как Мафусаил [74] : я ведь родился в девяносто четвертом году. Представьте себе, государь, я на шестнадцать лет старше вас.
74
Мафусаил — по Ветхому завету, один из патриархов, проживший 969 лет.
Это была тонкая лесть со стороны герцога. Людовик XV восхищался старостью этого человека, посвятившего едва ли не все свои молодые годы королевской службе; имея перед глазами подобный пример, король мог надеяться дожить до таких же лет.
— Ну хорошо, — согласился король. — Но все же, надеюсь, герцог, вы не мните, будто вас любят ради вас самого?
— Если бы я верил в это, государь, я тотчас бы рассорился с двумя женщинами, которые говорили мне совершенно противоположное не далее как сегодня утром.
— Ну что ж, герцог, посмотрим. Посмотрим, господин де Таверне, — сказал король. — Юность молодит, это правда…
— Да, государь, а благородная кровь — целительнейший эликсир, не говоря уже о том, что столь всеобъемлющий дух, как у вашего величества, получит от перемены все, ни капли не утратив.
— И тем не менее, — заметил Людовик, — я припоминаю, что мой прадед, состарившись, уже не ухаживал с прежней безрассудностью за женщинами.
— Ну, государь! — запротестовал Ришелье. — Вашему величеству известно, как я почитаю покойного короля, который дважды заключал меня в Бастилию, однако это не мешает мне заявить, что между зрелым возрастом Людовика Четырнадцатого и зрелым возрастом Людовика Пятнадцатого не может быть никакого сравнения. Что за черт! Надеюсь, ваше христианнейшее величество, хоть и почитает свой титул старшего сына церкви, все-таки не дойдет в аскетизме до полного забвения своей человеческой природы?
— Ни за что! — ответил Людовик XV. — И я могу в этом признаться, поскольку здесь нет ни моего врача, ни моего духовника.
— Ах, государь, король, ваш прадед, частенько удивлял своим безмерным религиозным рвением и бесконечным умерщвлением плоти даже госпожу де Ментенон, которая была старше его. И я вновь спрашиваю вас, государь, можно ли сравнить двух людей, когда дело касается монархов?
Король в тот вечер был в хорошем настроении, и слова Ришелье были для него подобны каплям влаги из источника молодости.
Ришелье решил, что время настало, и подтолкнул локтем Таверне.
— Государь, — обратился барон, — вы позволите мне выразить вашему величеству благодарность за великолепный подарок, сделанный моей дочери?
— Не стоит благодарности, барон, — отвечал король. — Мне понравилась скромная и благонравная грация мадемуазель де Таверне. Мне хотелось бы, чтобы мои дочери наконец получили собственный придворный штат, и, разумеется, мадемуазель Андреа… Ее, кажется, так зовут?
— Да, государь, — подтвердил Таверне, обрадованный, что королю известно имя его дочери.
— Красивое имя. Так вот, мадемуазель Андреа, разумеется, была бы первой в списке, но пока у меня до этого руки не доходят. Тем не менее, барон, позвольте вас заверить, что я буду всемерно покровительствовать вашей дочери. Приданое, надо полагать, у нее не слишком большое.
— Увы, государь.
— Прекрасно. Я позабочусь о ее замужестве.
Таверне низко поклонился.
— Ваше величество, вы будете воистину добры, если подыщете ей партию, поскольку, вынужден признаться, при нашей бедности, почти граничащей с нищетой…
— Да, да, можете быть спокойны на сей счет, — заверил барона Людовик XV. — Но мне кажется, она еще очень молода, и спеха особого тут нет.
— Да, государь, тем паче что мадемуазель Андреа испытывает отвращение к замужеству.
— Вот как? — произнес король, потирая руки и глядя на Ришелье. — Но в любом случае, господин де Таверне, рассчитывайте на меня, ежели у вас будут какие-нибудь затруднения.
На сем Людовик XV поднялся и обратился к Ришелье:
— Маршал!
Герцог подошел к королю.
— Ну как, малышка довольна?
— Чем, государь?
— Ларцом.
— Пусть ваше величество простит, что я буду говорить почти шепотом, но отец слушает, а ему не надо знать, что я вам скажу.
— Полноте!
— Уж поверьте мне, государь.
— Что ж, я слушаю.
— Государь, малышка действительно питает отвращение к замужеству, но в одном я уверен: отвращения к вашему величеству она не питает.
Сказано это было с фамильярностью, прямотой и откровенностью, весьма понравившимися королю, после чего маршал торопливо засеменил, догоняя Таверне, который почтительно удалился на галерею.
Оба они пошли через сад.
Вечер был великолепный. Впереди шествовали два лакея с факелами и по пути отводили в стороны цветущие ветви. Окна Трианона, запотевшие от присутствия полусотни разгоряченных вином гостей дофины, пылали огнями.
Оркестр его величества играл менуэт, так как после ужина решили танцевать, и танцы еще продолжались.