Жозеф Бальзамо. Том 2
Шрифт:
Услышав два раза подряд слово «симпатия», Андреа широко распахнула глаза и уставилась на Жильбера.
— Симпатия? — изумилась она. — Вы говорите о вашей ко мне симпатии, господин Жильбер? Нет, я действительно в вас ошиблась! Я полагала, что вы наглец, но, оказывается, вы всего-навсего сумасшедший.
— Я не наглец и не сумасшедший, — ответил Жильбер с напускным спокойствием, дорого стоившим юноше, который, как нам известно, был очень горд. — Напротив, мадемуазель, природа сотворила меня равным вам, а случай сделал вас мне обязанной.
— Опять случай? — насмешливо полюбопытствовала Андреа.
— Наверно, лучше сказать Провидение. Я никогда бы об этом не заговорил, но ваши оскорбления понуждают меня вспомнить.
— Я вам обязана — так вы, кажется, сказали? Да как у вас только язык повернулся!
— На вашем месте, мадемуазель, я устыдился бы подобной неблагодарности. Кроме нее, у вас довольно недостатков, коими наделил вас Бог, дабы уравновесить красоту, которою он вас одарил.
На этот раз Андреа вскочила со скамьи.
— Ну, простите меня! — остановил ее Жильбер. — Порой вы меня так раздражаете, что я начисто забываю о моем к вам участии.
Желая довести Жильбера до бешенства, Андреа расхохоталась, однако, к ее удивлению, молодой человек сохранил спокойствие. Скрестив руки на груди и глядя на девушку крайне неприязненно и упрямо, он терпеливо ждал, когда она отсмеется.
— Мадемуазель, — холодно обратился он к Андреа, — благоволите ответить на один вопрос. Уважаете ли вы своего отца?
— Уж не устраиваете ли вы мне допрос, господин Жильбер? — с неописуемым высокомерием воскликнула Андреа.
— Разумеется, вы уважаете отца, — гнул свое Жильбер, — и отнюдь не за его достоинства, а просто потому, что он дал вам жизнь. Увы, вам прекрасно известно: отца уважают лишь за то, что он — отец. Более того, за это единственное благодеяние, — в свою очередь проникаясь презрительной жалостью, продолжал молодой человек, — вы склонны любить своего благодетеля. Но если это так, мадемуазель, то почему вы меня оскорбляете? Почему вы отталкиваете, почему ненавидите человека, который если и не дал вам жизнь — это правда, то спас ее?
— Что? Вы спасли мне жизнь? — вскричала Андреа.
— А вам это даже в голову не приходило, — заметил Жильбер, — или, вернее, вы позабыли об этом. Что ж, вполне естественно, с тех пор прошел почти год. Так вот, мадемуазель, я хочу вам рассказать или напомнить об этом. Да, я спас вашу жизнь, жертвуя своею.
— Быть может, вы будете любезны сказать, где и когда это произошло? — сильно побледнев, спросила Андреа.
— В тот день, мадемуазель, когда сто тысяч человек давили друг друга, спасаясь от взбесившихся лошадей и разящих палашей, и на площади Людовика Пятнадцатого осталась груда убитых и раненых.
— Ах, тридцать первого мая?
— Да, мадемуазель.
Андреа пришла в себя, и на губах ее вновь заиграла насмешливая улыбка.
— И вы говорите, что в тот день вы жертвовали своей жизнью, чтобы спасти мою, господин Жильбер?
— Да, я уже имел честь сказать вам об этом.
— Стало быть, вы — барон Бальзамо? Прошу прощения, не знала.
— Нет, я не барон Бальзамо, — ответил Жильбер, чей взор пылал, а губы дрожали, — я лишь бедный простолюдин Жильбер, который безумен, глуп и несчастен, потому что любит вас; который, любя вас, словно одержимый, словно сумасшедший, следовал за вами в толпе; я — Жильбер, который, потеряв вас на миг, внезапно услышал страшный крик, который вырвался у вас, когда вы стали падать; Жильбер, который упал подле вас и ограждал ваше тело кольцом своих рук, пока тысячи других рук не разорвали это кольцо; Жильбер, который бросился между вами и каменным столбом, чтобы вас об него не раздавили; Жильбер, который, заметив в толпе того странного человека, чье имя слетело с ваших губ, человека, командовавшего другими, собрал все силы тела, души и сердца, поднял вас на слабеющих руках и держал, пока тот человек не заметил вас, не взял на руки и тем самым не спас; Жильбер, который, отдав вас более удачливому спасителю, завладел лоскутком вашего платья и прижал его к губам, и едва только кровь прилила к его сердцу, вискам, мозгу, как клубящаяся масса палачей и жертв волной захлестнула его и поглотила, в то время как вы, словно ангел воскресший, вознеслись из пучины к небесам.
В своей решимости, в своей любви Жильбер показал, каков он на самом деле — наивный и трогательный дикарь. И несмотря на презрение к нему, Андреа не могла не изумиться. На какой-то миг молодой человек подумал, что она не устоит перед его рассказом, как нельзя устоять перед правдой, перед любовью. Но бедняга Жильбер недооценил силы ненависти, пылавшей в девушке. На Андреа, которой Жильбер был отвратителен, не подействовали даже самые несокрушимые доводы презираемого ею воздыхателя.
Некоторое время она молча смотрела на Жильбера; казалось, в душе у нее происходит какая-то борьба. Поэтому Жильбер, которого наступившее ледяное молчание повергло в смущение, счел необходимым заключить:
— Мадемуазель, вы не должны питать ко мне отвращения, как делали это раньше, так как теперь это было бы не только несправедливостью, но и неблагодарностью с вашей стороны. Я только что это сказал и повторяю снова.
При этих словах Андреа надменно подняла голову и с убийственным равнодушием осведомилась:
— Будьте любезны, господин Жильбер, скажите: как долго вы ходили в учениках у господина Руссо?
— Думаю, месяца три, мадемуазель, если не считать времени моей болезни после тридцать первого мая, когда меня чуть не задавили, — простодушно ответил Жильбер.
— Вы меня не так поняли, — возразила Андреа, — я не спрашиваю вас, болели вы или нет и если болели, то отчего, — это, конечно, весьма, живописный финал вашего рассказа, но значения он не имеет. Я лишь хотела вам заметить, что, прожив всего три месяца у знаменитого писателя, вы сделали неплохие успехи: первый роман ученика достоин произведений, публикуемых его учителем.
Жильбер, который спокойно слушал в надежде, что на его страстные речи Андреа ответит по крайней мере серьезно, был повержен во прах этой разящей иронией.
— Роман? — с возмущением переспросил он. — Так вы считаете, что все мною рассказанное — роман?
— Да, сударь, — отвечала Андреа, — именно роман, но только вы не заставили меня его прочесть и я вам за это благодарна. Я глубоко сожалею, что не в силах заплатить за него то, что он стоит, — как бы я ни старалась, ему просто цены нет.
— Так, значит, вот как вы мне отвечаете? — пролепетал Жильбер; сердце его сжалось, глаза потухли.
— Я вообще вам не отвечаю, сударь, — отрезала Андреа и, оттолкнув молодого человека, прошла мимо.