Жозеф Бальзамо. Том 2
Шрифт:
— Я вас слушаю, — в невероятном смятении проронил Бальзамо.
— Я завершаю нашу беседу просьбой, которую мне следовало бы высказать с самого начала, Ашарат.
Молодая женщина вздрогнула.
— Говорите же, друг мой.
— Когда вы делали опыты на несчастных животных и твердили при этом, что они нужны для человечества, я часто замечала, что вы обладаете секретом смерти — будь то от капли яда или от взрезанной вены — и что смерть эта всегда была легкой и молниеносной; несчастные и невинные создания, осужденные, как и я, на тяготы заточения, внезапно получали свободу ценою смерти, и это было первое благодеяние, какое доставалось им с минуты их рождения. И вот…
Девушка побледнела и замолчала.
— И вот, Лоренца? — откликнулся Бальзамо.
— И вот я прошу вас, сделайте и со мною, повинуясь законам человечности, то, что вы делали иногда с несчастными животными в интересах науки, сделайте это для друга, который от всей души вас благословит, который станет в бесконечной признательности целовать вам руки, если только вы исполните его просьбу. Сделайте это, Бальзамо, я стою перед вами на коленях, я обещаю вам, что в моем последнем вздохе будет больше любви и радости, чем вам удалось пробудить во мне за всю мою жизнь, я обещаю вам, что покину эту землю с чистой и сияющей улыбкой. Бальзамо, заклинаю вас душой вашей матери, кровью Господа нашего, всем, что есть доброго, заветного и святого в мире живых и в мире мертвых, заклинаю вас, Бальзамо, убейте, убейте меня!
— Лоренца! — воскликнул Бальзамо, обнимая женщину, вскочившую на ноги. — Лоренца, ты бредишь! Убить тебя — мою любовь, мою жизнь!
Отчаянным усилием Лоренца вырвалась из объятий Бальзамо и упала на колени.
— Я не встану, пока ты не согласишься выполнить мою просьбу, — продолжала она. — Убей меня — незаметно, легко и безболезненно; ты же говоришь, что любишь меня, — так даруй же мне милость и усыпи меня, как ты часто это делал, но только не дай мне пробудиться и снова вкусить отчаяние.
— Лоренца, друг мой, — проговорил Бальзамо, — ради Бога, разве вы не видите, что разрываете мне сердце? Как! Неужели вы до такой степени несчастны? Полно, Лоренца, опомнитесь, не нужно предаваться отчаянию. Увы! Неужели вы и впрямь меня ненавидите?
— Я ненавижу рабство, оковы, одиночество, а вы сделали меня рабой, несчастной и одинокой, значит, я ненавижу и вас.
— Но я же слишком люблю вас, чтобы видеть, как вы умираете. Лоренца, вы не умрете, я займусь вашим врачеванием, и — это будет самое трудное из того, что мне приходилось делать до сих пор, — я заставлю вас любить жизнь.
— О нет, это невозможно, вы заставили меня полюбить смерть.
— Лоренца, сжалься, я обещаю, что скоро…
— Смерть или жизнь! — понемногу хмелея от собственного гнева, вскричала женщина. — Настал последний день; извольте даровать мне смерть, а с нею и отдохновение.
— Жизнь, Лоренца, жизнь.
— Значит, свободу.
Бальзамо молчал.
— Тогда — смерть, сладкая смерть от зелья, от укола иглы, смерть во время сна — и покой! Покой!
— Жизнь и терпение, Лоренца.
Отскочив назад, с хохотом, наводящим ужас, девушка выхватила спрятанный на груди кинжал с тонким и острым лезвием, словно молния сверкнувшим у нее в руке.
Бальзамо вскрикнул, но, увы, было поздно: он бросился к Лоренце с вытянутой вперед рукой, но смертоносное оружие уже прочертило воздух и вонзилось ей в грудь. Блеск кинжала и кровь ослепили Бальзамо.
Он издал страшный крик и, схватив Лоренцу в охапку, вцепился рукою в кинжал, чтобы помешать девушке ударить себя еще раз.
Лоренца выдернула оружие из раны, и острое лезвие скользнуло по пальцам Бальзамо.
Из его пораненной ладони брызнула кровь.
Прекратив борьбу, Бальзамо протянул к девушке окровавленную руку и громко приказал:
— Спите, Лоренца, спите, я так хочу!
Однако пленница была настолько взволнованна, что подчинилась не сразу.
— Нет, нет, — пробормотала она, покачиваясь и пытаясь нанести себе новый удар, — нет, я не буду спать.
— Спите, говорю вам! — шагнув к ней, снова закричал Бальзамо. — Спите, я вам приказываю!
На этот раз сила воли Бальзамо оказалась столь велика, что сопротивление прекратилось: Лоренца вздохнула, выпустила из руки кинжал, качнулась и упала на подушки.
Глаза ее несколько секунд еще оставались открытыми, но горевший в них грозный огонь мало-помалу погас, и веки девушки смежились. Напряженная шея расслабилась, голова, словно у раненой птицы, склонилась к плечу, по телу пробежала дрожь. Лоренца уснула.
Только после этого Бальзамо смог обнажить скрытую под одеждой рану девушки и осмотреть ее; она показалась ему легкой. Кровь, однако, струилась обильно.
Бальзамо нажал на глаз в статуе льва, и под воздействием пружины в стене открылась дверь; затем он снял гирю, служившую противовесом, и сверху спустилась крышка люка; став на нее, он поднялся в лабораторию Альтотаса.
— А, это ты, Ашарат, — приветствовал его сидевший в кресле старик. — Тебе известно, что через неделю мне исполнится сто лет. Ты знаешь, что до этого мне нужно добыть кровь ребенка или девственницы.
Но Бальзамо, не слушая старика, подбежал к шкафу, где хранился волшебный эликсир, взял одну из склянок, содержимое которой уже не раз доказало свою действенность, затем снова встал на крышку люка, топнул ногой и спустился.
Альтотас, силясь схватить ученика за одежду, подкатил кресло к самому люку и воскликнул:
— Ты слышишь, несчастный! Ты понимаешь, что если в течение недели у меня не будет крови ребенка или девственницы, чтобы доделать эликсир, то я умру?
Бальзамо поднял голову: на неподвижном лице старика, казалось, горели одни глаза, можно было подумать, что только они и были живыми.
— Да, да, — ответил Бальзамо, — не беспокойся, будет тебе то, что ты просишь.
Нажав на пружину, Бальзамо поднял крышку люка к потолку, и тот занял свое место в лепном орнаменте.