Жозеф Бальзамо. Том 2
Шрифт:
Однако в этот вечер Руссо решительно не везло: не успел он сделать и нескольких шагов, как натолкнулся на новую группу.
Эта группа состояла из двух человек — старого и молодого; у молодого была голубая лента, старик, с лицом бледным и суровым, был весь в красном.
Оба они слышали, как граф д'Артуа со смехом громко крикнул:
— Господин Руссо! Господин Руссо! Я теперь всем буду рассказывать, как вы бежали от графини, но только боюсь, что мне никто не поверит.
— Руссо… — пробормотали одновременно старый и молодой.
— Брат! Господин де Лавогийон! Задержите его! — все так же со смехом крикнул принц.
Тут Руссо понял, на какой риф вынесла его несчастливая звезда.
— Граф Прованский и воспитатель королевских внуков, — прошептал он.
Граф Прованский преградил Руссо дорогу.
— Здравствуйте, сударь, — резко и высокомерно произнес он.
Растерявшийся Руссо поклонился, шепча:
— Нет, я отсюда никогда не выберусь.
— Очень рад встретить вас, сударь, — продолжал принц тоном наставника, который долго разыскивал и наконец-то нашел провинившегося ученика.
«Ну вот, опять выслушивать дурацкие комплименты, — подумал Руссо. — Господи, как безвкусны великие мира сего».
— Сударь, я прочел ваш перевод Тацита.
«Вот оно что, — подумал Руссо. — Он, оказывается, грамотей, педант».
— Вам известно, что Тацита весьма трудно переводить?
— Ваше высочество, я отметил это в своем небольшом вступлении.
— Как же, как же, читал. Вы там еще пишете, что знаете латынь весьма посредственно.
— Совершенно верно, ваше высочество.
— В таком случае, господин Руссо, зачем вы переводили Тацита?
— Это было упражнение в стиле, ваше высочество.
— Так вот, господин Руссо, вы ошибочно перевели «imperatoria brevitate» как «сжатая лаконичная речь».
Встревоженный Руссо судорожно пытался вспомнить, о чем идет речь.
— Да, да, именно так вы и перевели, — подтвердил юный принц с апломбом старца ученого, обнаружившего ошибку у Сомеза [70] . — Это в главе, где Тацит рассказывает, как Пизон [71] выступал перед своими воинами.
70
Сомез, Клод де (1588–1653) — французский ученый эрудит, знаток языков, в т. ч. древних.
71
Люций Кальпурний Пизон Лициниан был усыновлен Гальбой, который стал императором после убийства Нерона. 15 января 69 г. Пизон и Гальба были убиты преторианцами. Здесь Дюма допустил ошибку: в этой главке у Тацита повествуется не о речи Пизона, а о том, что Гальба «кратко и властно объявил, что усыновляет Пизона» (Анналы, 1, 18)
— Да, ваше высочество?
— «Imperatoria brevitate», господин Руссо, означает «с лаконичностью военачальника», то есть человека, привычного командовать. «С лаконичностью полководца» — вот правильное выражение. Верно, господин де Лавогийон?
— Да, ваше высочество, — подтвердил воспитатель.
Руссо промолчал. Принц же добавил:
— Это совершеннейшая бессмыслица, господин Руссо. Да, я нашел у вас еще одну бессмыслицу.
Руссо побледнел.
— В главке, посвященной Цецине. Она начинается: «At in superiore Germania…» Помните, там дается портрет Цецины, и Тацит пишет «Cito sermone».
— Да, ваше высочество, припоминаю.
— Вы перевели это: «Говоря цветисто».
— Разумеется, ваше высочество, и я полагал…
— «Cito sermone» означает «говорит ловко», то есть легко.
— А я написал «говоря цветисто»?
— Иначе было бы decoro, или ornato, или eleganti sermone. «Cito», господин Руссо, очень выразительный эпитет. И еще, изображая, как переменилось поведение Отона, Тацит пишет: «Delata voluptas, dissimulata luxuria cunctaque, ad imperii decorem composita».
— Я это перевел так: «Отринув до иных времен роскошь и сладострастие, он поразил всех, стараясь восстановить славу империи».
— Вот и неверно, господин Руссо, неверно. Во-первых, вы из трех коротких фраз сделали одну большую, отчего неправильно перевели «dissimulata luxuria», а во-вторых, исказили смысл последней части фразы. Тацит отнюдь не хотел сказать, будто Отон старался восстановить славу империи; он имел в виду, что император Отон, перестав угождать своим страстям, скрывая привычку к роскоши, применил, посвятил, обратил все — понимаете, господин Руссо? — все, то есть свои страсти и даже сами пороки, к славе империи. Вот таков здесь полный смысл, а вы его сузили. Вы согласны со мной, господин де Лавогийон?
— Да, ваше высочество.
Слушая эти безжалостные упреки, Руссо только пыхтел и отдувался.
Принц же, дав ему секунду передышки, продолжил:
— Вы — выдающийся философ.
Руссо поклонился.
— Однако ваш «Эмиль» — вредная книга.
— Вредная, ваше высочество?
— Да, по множеству ложных идей, которые она внушает простому народу.
— Ваше высочество, лишь становясь отцом, человек постигает сущность моей книги, и неважно, стоит он на самой вершине или является самым последним в королевстве. Быть отцом — это…
— Зато, господин Руссо, — прервал его злой принц, — ваша «Исповедь» — весьма забавная книжка. Кстати, скажите, сколько у вас детей?
Руссо вздрогнул, побледнел и поднял на юного мучителя изумленный, исполненный ярости взгляд, отчего злорадно-веселое расположение духа графа Прованского только усилилось.
Принц, по-видимому, был вполне удовлетворен, поскольку не стал дожидаться ответа и удалился, взяв под руку своего наставника; по пути он продолжал комментировать произведения человека, которого только что так безжалостно унизил.
Оставшись в одиночестве, Руссо все никак не мог прийти в себя от потрясения, но вот до него донеслись первые такты увертюры, исполняемой оркестром.
Неверным шагом Руссо побрел в зал и, добравшись до своего стула, мысленно стал ругать себя:
«Глупец, трусливый тупица — вот кто я! Мне нужно было сказать этому жестокому юному педанту: „Ваше высочество, не слишком ли немилосердно со стороны молодого человека так мучить бедного старика“».
Пока он обдумывал эту фразу, которая очень ему понравилась, дофина и г-н де Куаньи начали свой дуэт. Недовольство философа сменилось мучениями музыканта: раньше ему язвили сердце, теперь терзали слух.