Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша
Шрифт:
— Я не совершаю мессы для всякого сброда.
Бонапарт без обиняков излагает Гойе свои впечатления:
— Встретив Сийеса у вас в гостиной, я был удивлен почти так же сильно, как по возвращении во Францию, когда узнал, что она еще под властью Директории. Отказавшись войти в нее, когда она создавалась, он сделал себе честь. Если вы не будете начеку, председатель, этот лицемерный поп выдаст вас загранице.
Затем он перешел в атаку и бросил то, что безвременно скончавшийся Альбер Оливье [189] очень метко определил как «крючок для того, чтобы предложить себя».
189
Альбер
— Когда я приехал в Париж, масса добрых граждан уверяли меня, что во время отставки Ребеля они жалели о том, что я не во Франции. Но если это несчастье, его нетрудно исправить.
Гойе не клюет на крючок даже при мысли, что, став супругой директора, Жозефина могла бы переселиться поближе к нему, Гойе. Он настороженно отвечает:
— Не сомневаюсь, что вы собрали бы все голоса, если бы вашему избранию не препятствовала точная статья конституции, Защитив Республику, вы, безусловно, предназначены когда-нибудь встать во главе правительства, устойчивость которого непрерывно обеспечивают ваши победы. Но наш общественный договор властно требует возраста в сорок лет для вступления в Директорию.
— И вы тоже намерены строго придерживаться этого формального требования, которое может лишить Республику людей, способных не только защищать ее, но и управлять ею?
— Генерал, ничто в моих глазах не может извинить покушение на такое требование.
— Председатель, это значит связывать себя мертвящей буквой!
Эта буква превратит в политический труп нашего директора, слишком добропорядочного и мелочного буржуа, который не желает вспоминать, что он когда-то был якобинцем. Его нейтрализуют с помощью Жозефины и в нужный, вернее, в последний момент попытаются — опять-таки при ее содействии — увлечь его за собой.
Итак, лучше сговориться с Сийесом и разработать идею «консульства», тем более что несколькими днями позже Гойе неуклюже выступит на защиту Бонапарта, когда все пять директоров вызовут его и начнут упрекать в том, что он бросил свою армию за тысячу лье от Франции.
В этот день Бонапарт показал зубы:
— Здесь заявили, что я достаточно удачно уладил свои дела в Италии, чтобы больше туда не возвращаться. Это недостойные речи, и мое поведение на войне не дает для них основания.
Затем, глядя на Барраса, он бросил:
— К тому же, если уж я и устроил так удачно дела в Италии, то, значит, составил себе состояние не за счет Республики.
Тут слово взял Гойе:
— Не знаю, кто передал вам оскорбительные для вас речи. Здесь никто не вменяет вам в вину поведение в Италии, но должен вам заметить, что, командуя армией от имени Республики и ради нее, вы могли осуществлять завоевания только во имя нее и ради нее; что драгоценные предметы в багаже командующего принадлежат ему не больше, чем курица в ранце несчастного солдата, которого он расстреливает за мародерство. Если вы действительно составили себе состояние в Италии, это могло быть сделано лишь за счет Республики.
Действительно, не говоря уже о combinazione [190] Жозефины, Бонапарт привез из Италии два миллиона золотом. Однако присутствие Барраса должно было бы принудить Гойе к молчанию; в доме повешенного не слишком желательно говорить о веревке! Тем не менее Бонапарт с апломбом заявляет:
— Мое пресловутое состояние — басня, в которую верят лишь те, кто ее выдумал.
— Директория убеждена, генерал, что самым большим сокровищем, вывезенным вами из Италии, являются лавры, которыми вы увенчали себя, и мы изъявили желание побеседовать с вами лишь для того, чтобы предложить вам возможность стяжать новую славу. Такой генерал, как вы, не может пребывать в бездействии, когда армии Республики повсеместно сражаются и побеждают. Директория предоставляет вам выбрать армию, командование которой будет возложено на вас.
190
Combinazione (ит.) — махинации.
Сийес по-прежнему обозлен презрением, выказанным ему кандидатом в диктаторы, Еще до заседания он уточнил свою мысль:
— Вместо того чтобы жаловаться на его бездеятельность, поздравим себя с этим: нам надо не вкладывать оружие в руки человека, чьи намерения столь подозрительны, не стремиться найти для него новую арену славы, а перестать заниматься им и постараться по возможности сделать так, чтобы о нем забыли.
Бонапарт чувствует: надо перейти мост и, несмотря на все свое отвращение, стакнуться с Сийесом. Ни тот ни другой не могут и не решаются сделать первый шаг.
К счастью, Редерер [191] , которого вдохновляет мысль о том, что он называет патриотическим заговором, и который провел с Людовиком XVI последнюю ночь его королевской власти, жаждет провести с Бонапартом первую ночь его диктатуры. С помощью Талейрана он начинает тайно посещать Сийеса.
«Талейран каждый вечер по два раза возил меня в Люксембургский дворец, где квартировал Сийес в качестве директора. Когда он убеждался, что у Сийеса нет и не будет никого постороннего (чтобы не вызывать подозрений у четырех своих коллег, живших, как и он, в маленьком флигеле Люксембурга, он никогда не запирал у себя двери), меня, оставшегося в карете, уведомляли об этом, и мы — Сийес, Талейран и я — совещались втроем. В последние дни я посещал Сийеса уже открыто и даже обедал у него».
191
Редерер, Пьер Луи, граф де (1754–1835) — публицист и государственный деятель. В ночь на 10 августа 1792, накануне штурма Тюильри и свержения монархии, находился при Людовике XVI в качестве представителя законодательной власти.
Таким образом удавалось не сводить лицом к лицу — по крайней мере, в данный момент — двух главных действующих лиц государственного переворота.
Бонапарт решил переманить на свою сторону Бернадота. За сближение их взялись Жозефина, Дезире, бывшая невеста ее мужа, и Полина. Г-жа Бонапарт приглашает Бернадота на улицу Победы.
— Необходимо сменить правительство, — несколько чересчур поспешно объявляет Бонапарт.
— Сменить его невозможно, — отвечает Бернадот.
После ухода мужа Дезире Бонапарт устремляется в кабинет, где работает Бурьен. С трудом сдерживаясь, он восклицает:
— Вы понимаете Бернадота? Вы только что проехали со мной через всю Францию, вы видели, какой подъем вызвало мое возвращение: вы сами мне сказали, что видите в этом энтузиазме желание всех французов выйти из катастрофического тупика, куда нас завели наши неудачи. А Бернадот, карикатурно все преувеличивая, нахваливает блестящее и победоносное положение Франции! Он говорил, что русские разбиты, Генуя занята, что по всей стране формируются бесчисленные армии. И еще невесть что — враги внешние, враги внутренние; при последних словах он уставился на меня, да и у меня самого взгляд выразил лишнее… Но терпение: груша скоро поспеет! Вы знаете Жозефину, ее изящество, ее ловкость; она была с нами в гостиной. Испытующий взгляд Бернадота не ускользнул от нее, она перевела разговор на другую тему. Бернадот увидел по моему поведению, что с меня довольно, и ушел. Ладно, работайте; я возвращаюсь к Жозефине.