Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша
Шрифт:
Речь шла, по-видимости, лишь об изменениях в правительстве, но никто еще не представлял себе всего размаха преобразований, замышленных заговорщиками. Иные воображали, что произойдет всего-навсего известное «ретуширование». С каждым днем Бонапарт все больше боялся огласки. Однажды вечером, вернувшись от Талейрана, он рассказывал Жозефине, как сильно испугался, когда перед жилищем Талейрана на улице Тебу, 24 остановилось несколько карет, сопровождаемых всадниками. Наверняка их решили арестовать! Они с Талейраном погасили свечи, но то, что они увидели из окна маленького флигеля, рассеяло их страхи. Просто-напросто у одного из фиакров, отвозивших под надежной охраной выручку
Нет сомнений, что, слушая рассказ мужа, Жозефина дрожала. Теперь она смотрит на Бонапарта новыми глазами. Мы уже упоминали об этом, а теперь находим этому подтверждение в письме, сохранившемся в Мальмезоне и адресованном гражданину Ване, негоцианту и кузену Ж. М. Эмри. После возвращения, — пишет она, — Бонапарт «выказал себя еще более любящим, чем раньше». Поэтому она «совершенно счастлива».
На следующий день после отправки этих строк, 6 ноября, т. е. 15 брюмера, Жозефина провожает мужа. Он не без опаски едет на банкет, устроенный на семьсот персон в честь его и Моро в церкви Сен-Сюльпис, которую переделали в храм Победы. Бонапарт боится, как бы его не отравили, и ест только яйца вкрутую. Под сводами церкви царит холод, такой же ледяной, как общий тон застолья. Каждый следит за любым своим словом и лишь вполголоса поверяет соседу свои тревоги или надежды.
— Мне скучно. Едем отсюда, — заявляет Бонапарт.
Возвратясь на улицу Победы, он застает там Фуше, Арно и неизбежного Гойе, который пожирает Жозефину глазами. Когда директор и министр отбывают, Арно, убежденный, что чистка назначена на завтра, 1 6 брюмера, осведомляется;
— В котором часу завтра?
— Завтра ничего. Партия отложена.
— Сейчас, когда дело зашло так далеко?
— Послезавтра все будет кончено.
— А вдруг завтра что-нибудь произойдет? Вы же видите, генерал, секрет просачивается.
— Старейшины — люди робкие. Они требуют еще сутки на размышление.
— И вы дали им эти сутки?
— Что за беда? Я оставляю им время убедиться, что могу действовать как с ними, так и без них. Итак, восемнадцатого!
16 брюмера Гойе, который, как сказал Андре Гавоти, «все еще верит в чистоту намерений своей обольстительной подруги, равно как в совершенство возглавляемого им режима», наносит Жозефине визит. Вот так ежедневно, в четыре часа пополудни, он является к той, кого любит. Она принимает его на своем канапе, не жалея на него ни улыбок, ни креольского сюсюканья, ни нежных взглядов, потому что по-прежнему надеется вовлечь директора в заговор. Но он, слепой, как сама страсть, вселившаяся в пятидесятилетнего мужчину, пребывает в экстазе и не замечает ее плутовства, так что, приехав на улицу Победы, Фуше слышит от него:
— Что нового, гражданин министр?
— Да ничего, честное слово, ничего.
— Полноте!
— Все та же болтовня.
— О чем же?
— О заговоре.
— О заговоре? — изумляется находчивая Жозефина, напуская на себя встревоженный вид.
— Да, о заговоре, но я знаю этому цену. Я в этом разбираюсь, гражданин директор, можете на меня положиться. Существуй заговор с тех пор, как о нем говорят, мы бы уже имели тому доказательства на площади Революции или Гренельской равнине.
Как хорошая актриса — «это была настоящая женщина», — скажет о ней ее муж, — Жозефина изображает крайний испуг, Гойе улыбается и думает, что успокоит ее таким заявлением:
— Министр говорит как человек, знающий свое дело; сказать нечто подобное при нас значит подтвердить, что ничего подобного нет; поступайте, как правительство: не тревожьтесь из-за этих слухов и спите спокойно.
Вечером Жозефина дает обед, на который приглашены Бернадот, Редерер и, главное, Моро. После трапезы, пока его жена уснащает беседу тысячью мелочей, секретом произносить которые к месту она щедро наделена, Бонапарт берет соперника за руку и отводит в сторону.
— Ну, генерал, что вы думаете о положении Республики?
— Полагаю, генерал, что, если не удалить людей, которые так плохо управляют ею, и не заменить нынешний порядок лучшим, надежд на спасение отечества не останется.
— Очень рад, что вы испытываете подобные чувства. Я боялся, как бы вы не оказались в числе тех, кто носится с нашей дрянной конституцией.
— Нет, генерал, я убежден, что наши институты нуждаются в изменениях; нужно только, чтобы эти изменения не посягали на основные принципы представительного правления и великие принципы свободы и равенства.
— Разумеется, — отвечает Бонапарт. — Все должно быть сделано в интересах народа, но нам нужно более сильное правительство.
Моро предлагает помощь своих друзей якобинцев, которые, по его словам, готовы примкнуть к движению. Бонапарт пожимает плечами.
— Мне нечего делать с вами и вашими друзьями, вы не представляете собой большинство. Вы перепугали Совет своим предложением объявить отечество в опасности и голосуете с людьми, которые позорят ваши ряды.
Он уже говорит как хозяин положения.
17, накануне великого события, весь день уходит на организационные мелочи. Сийес в перерыве между двумя уроками верховой езды пишет декреты. Оба председателя палат, которые участвуют в заговоре, готовят повестки с вызовом, которые будут разосланы депутатам глубокой ночью; Реньо де Сен-Жан-д'Анжели составляет афиши и «Обращение к парижанам», которые отправит в набор сын Редерера.
Бонапарт ищет себе коня.
Он располагает только кабриолетом, но Францию не покоряют в пролетке; поэтому адмирал Брюи одалживает ему вороного скакуна с огненным взглядом, но слишком норовистого. Бонапарт хочет выглядеть внушительным перед Советом старейшин, куда он отправится 18 брюмера, чтобы получить полномочия и принести присягу; для этого он окружит себя многочисленным штабом. Поэтому он созывает на восемь часов следующего утра всех наличных офицеров и сорок старшин Национальной гвардии. Что касается трех парижских кавалерийских полков, он извещает их, что в первом часу дня устроит им смотр на авеню Елисейских полей. Себастьяни [195] , который участвует в заговоре, соглашается разместить на площади Согласия несколько пехотных полков.
195
Себастьяни, Франсуа Орас Бастьен, граф (1772–1851) — генерал и дипломат, с 1840 маршал Франции, по происхождению корсиканец.
А что Гойе?
Вечером, отобедав у Камбасереса, Бонапарт просит жену отправить с Евгением в Люксембургский дворец следующую записку — форменную уловку уличной девки:
«Дорогой Гойе, приезжайте с женой в восемь утра позавтракать со мной. Жду вас обязательно: мне надо поговорить с вами об очень интересных вещах.
До свиданья, дорогой Гойе, и верьте в мою искреннюю дружбу.
Ла Пажри-Бонапарт».
«Когда дело идет о заговоре, все позволено», — скажет Бонапарт, Цель его проста — иметь Гойе под рукой.