Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша
Шрифт:
— Что вы сделали с Францией, которую я оставил вам в таком блестящем состоянии? Я оставил вам мир, а нашел войну. Я оставил вам миллионы, привезенные из Италии, а нашел повсюду лихоимство и нищету. Что вы сделали со ста тысячами французов, деливших со мной славу? Они мертвы. Такое положение не может продолжаться, через три года это приведет нас к деспотизму. Нам нужна Республика, построенная на равенстве, нравственности, гражданской свободе и политической терпимости…
При этом рассказе Баррас чувствует, что поднимается ветер, который может его смести. Визит «очаровательно оживленной» г-жи Тальен не возвращает ему обычного равновесия. Несколько позже он с презрительной улыбкой выслушивает Мерлена из Тионвиля [198] ,
198
Мерлен из Тионвиля, Антуан Кристоф (1762–1833) — политический деятель, термидорианец, при Директории — член Совета пятисот. Именуется по месту избрания для отличия от своего однофамильца, современника и коллеги Мерлена из Дуэ (1754–1838).
«Слава, сопровождавшая возвращение знаменитого героя, которому я имел счастье открыть дорогу к ней, ослепительные знаки доверия, оказанного ему Законодательным корпусом и народными представителями, убедили меня, что, каков бы ни был пост, куда его направят теперь для пользы общества, опасность, угрожающая Свободе, устранена, а интересы армии обеспечены, и я с радостью возвращаюсь к положению простого гражданина, счастливый после стольких бурь целиком и полностью передать в другие руки еще более, чем когда-либо, священные для меня судьбы Республики, хранителем которых был и я».
К положению «простого гражданина» Баррас возвращается с тем большей радостью, что Талейран и Брюи привезли с собой также весьма крупную сумму денег, данную банкиром Увраром, который поставил на Бонапарта после того, как этим утром увидел из окна его великолепную кавалькаду.
Несколькими минутами позже драгуны Бонапарта окружают Барраса почетным, так сказать, эскортом и препровождают экс-директора в его замок Гробуа. Так, не слишком элегантно, он уходит из Истории, предоставив Гойе и Мулену быть арбитрами событий.
Весь день Жозефина ждала. Как выражается Бурьен, ни на минуту не покидавший ее, им «хотелось ускорить бег часов».
Город казался спокойным.
Шел проливной дождь, что мешало парижанам выйти из дома и узнать, что нового. Была уже ночь, когда Бонапарт вернулся и смог успокоить жену. Все прошло хорошо. Но «18 брюмера» произойдет лишь на другой день, 19, в Сен-Клу, где предстоит похоронить Директорию, заставить принять новую конституцию и учредить консульство. Консульство! Это звучало чуточку по-римски, что кое-кому очень нравилось. Но достаточно ли этого? Правда, до сих пор старейшины, созванные в Сен-Клу, были, как один, послушны, но ведь существуют и такие, кого умышленно позабыли и кто сейчас, несомненно, взбешен. Кроме того, есть еще Совет пятисот. Все это представляет собой задачу со многими неизвестными. Весь день эти господа собирались группками и совещались. Только что на совете, собравшем заговорщиков в Тюильри, Сийес даже предложил арестовать сорок непокорных, но Бонапарт — он рассказывает про это Жозефине — воскликнул:
— Нынче утром я поклялся защищать народных представителей и не желаю в тот же вечер нарушить клятву: я не боюсь столь слабых противников.
Он неправ и позднее признает это.
Оставались, наконец, Гойе и Мулен, отказавшиеся подать в отставку. Пока что охрану Люксембургского дворца несли солдаты Моро, часовой был выставлен даже у входа в апартаменты поклонника Жозефины, в те самые апартаменты, где на камине по-прежнему красовался бюст Бонапарта. Но, разумеется, если завтра день пройдет без осечки, Директория, состоящая из двух директоров вместо пяти, не может не рухнуть.
На другое утро Жозефина, еще не вставшая с постели, слышит, как муж подбадривает своих офицеров и говорит Ланну:
— Вы ранены, нам же придется долго пробыть в седле. Оставайтесь здесь.
Потом он поворачивается к Бертье, которого пошатывает:
— Бертье, что с вами? Вы больны?
— У меня чирей, который вот-вот лопнет, и мне сделали припарку.
— Так оставайтесь.
— И не подумаю, — отвечает Бертье. — Даже если мне придется передвигаться ползком и вытерпеть все муки ада, я вас не брошу.
В этот момент Жозефина просит Бонапарта подняться в спальню. Она хочет его поцеловать.
— Ладно, я поднимусь. Но сегодняшний день — день не женский.
Что она ему говорит? Неизвестно, но догадаться можно. На этот раз она перестает быть женой, столь бесцеремонно обращавшейся с мужем. Бонапарт перестает быть «за-а-бавным». О, тут уж речь идет не о физическом влечении, но о чем-то, что может заменить последнее и что, несомненно, более глубоко. Слыша, как он садится в экипаж и отправляется навстречу своей судьбе, слабая и беспечная Жозефина наверняка разражается рыданиями, и сердце ее готово разорваться.
В ту же самую минуту Бурьен и Лавалет по дороге в Сен-Клу проезжают по площади Согласия, где столько месяцев подряд высился эшафот.
— Друг мой, — вздыхает секретарь Бонапарта, завтра мы будем спать в Люксембурге или кончим вит здесь.
А Жозефина?
Кем она будет завтра? Женой осужденного на смерть, а то и вдовой расстрелянного на месте, или супругой повелителя Франции?
Так, в полном неведении, она пребывает до половины шестого вечера, когда ее наконец успокаивает нарочный, посланный к ней Бурьеном по распоряжению Бонапарта. Посланец принес сугубо оптимистические вести. Бонапарт понимает, какую тревогу испытывает его жена. Недаром почти сразу по выходе из Совета старейшин он приказал Бурьену мчаться к ней.
Все произошло не так, как надеялись заговорщики. Генерал внезапно — и противозаконно — ворвался в зал к отцам сенаторам.
— Вчера, когда вы призвали меня, чтобы сообщить мне декрет о передаче власти и поручить его исполнить, я был спокоен. Я незамедлительно собрал своих сотоварищей, и мы поспешили вам на помощь. А сегодня меня поливают клеветой. Идут разговоры о Цезаре, о Кромвеле, о военном правительстве. Но разве я поторопился бы оказать поддержку народным представителям, если бы хотел установить военное правительство?
Но затем, как только Ленгле [199] прервал его, закричав: «А конституция?» — Бонапарт начал запинаться. Он растерялся перед носителями красных тог и забормотал:
— Люди прериаля, мечтающие вернуть эшафоты и отвратительный режим террора на землю свободы, сплачивают своих пособников и готовятся осуществить свои гнусные замыслы. Совет старейшин уже порицают за принятые им меры и доверие, которым он меня облек. Но неужели я задрожу перед бунтовщиками, я, кого не могла сокрушить коалиция? [200] Если я виновен в коварстве, станьте все Брутами!
199
Ленгле, Этьен Жери (1757 — 1 834) — политический деятель, противник переворота 18 брюмера, отказавшийся голосовать за новую конституцию.
200
Коалиция — имеется в виду первая коалиция европейских держав против революционной Франции, сформировавшаяся в 1791–1793 и развалившаяся после мира в Кампо-Формио в 1797; в нее входили (в разное время) Австрия, Пруссия, Англия, Испания, королевства Сардинское и Обеих Сицилий.