Жребий принцессы
Шрифт:
— Мой принц, ты же знаешь, что все, что я имею, принадлежит тебе. — Посла нельзя было назвать дураком. Несмотря на пережитое потрясение, его мозг снова заработал. — Мои олениай не так верны мне, как делают вид, но дюжину людей я найти смогу. Неужели ты отважишься ехать по чужой стране с таким маленьким отрядом?
— Мне нужна скорость и полная тайна. Я выдам себя за дворянина, который направляется в Кундри'дж, чтобы занять свое место при Среднем дворе. Мои враги не узнают правду о моем появлении до тех пор, пока я не обрушусь на их головы.
Варзун начал приходить в себя. Понимая, насколько безрассуден
— По дороге тебе придется пользоваться почтовыми станциями и сверяться с дорожными знаками. Но, мой принц, все может сложиться не…
— Проследи за этим, — сказал Хирел. — Я должен появиться в Кундри'дже в Первый День Осени.
Варзун понял, что дальше спорить нет смысла, и поклонился, по-прежнему сидя на стуле. Хирел вернулся в высокое кресло и наградил старика своей самой очаровательной улыбкой.
— А теперь, достопочтенный дядя, расскажи мне все, что произошло с того момента, как я оставил При’най.
Хирел предполагал, что наступит момент, когда его вызовут и потребуют ответа за все его интриги. Но для него стало неожиданностью, что посланник императора уже ждал, пока они беседовали с Варзуном. После ухода посла Хирел оглядел свое одеяние из восьми частей, прикидывая, что именно надеть, ограничился кафтаном и штанами и последовал за оруженосцем в форме, отгоняя мрачные предположения. Ему не за что было извиняться и нечего было скрывать. Даже от самого Мирейна Ан-Ш’Эндора.
Однако, пригласив к себе Хирела, Солнцерожденный заставил его ждать, и довольно долго. Правда, его устроили достаточно удобно: приемная отличалась богатым убранством, выполненным в западной манере, с изобилием подушек и ковров, а слуга принес вина и сладостей и даже несколько книг, но Хирел ни к чему не притронулся. Он сидел, пытаясь подавить тревогу и постепенно закипая.
Он уже был предельно зол, когда оруженосец пригласил его к императору, однако казался спокойным, собранным, величественным.
Лорд Ан-Ш'Эндор не только не был подобающим образом одет для аудиенции, но даже и не восседал на троне. Он как раз заканчивал позировать скульптору, который все еще оставался в зале, соизмеряя пропорции тела и мраморной, наполовину высеченной статуи при помощи веревки и циркулей. В каменной глыбе угадывались складки парадного одеяния. На императоре были только его ожерелье и царственный сан. Он испытывал не больше стыда, чем его сын, а тело его было не менее красивым. Глядя поверх головы скульптора, он разговаривал с человеком в полном придворном облачении, которого, казалось, вовсе не смущало неравенство в одежде.
— К этому времени даже они должны понять, что сами во всем виноваты. Дважды меня не предают.
— А как же их посланец, ваше величество? — спросил придворный.
— Заплати ему и отпусти. — Человек поклонился; его господин принял позу, указанную скульптором. — Достаточно одного крыла кавалерии. Я думаю, это будет отряд Мардиана. Правда, он находится не так близко, как другие, зато в последнее время они совсем разленились. Небольшая военная кампания отвлечет его людей от местного пива, а его самого — от местных матрон. Составь указ и до ночного колокола принеси его мне.
Человек поклонился и ушел. Скульптор закончил свои измерения и тоже ушел. Наконец император
— Высокий принц! Прошу прощения. Стоило мне послать за тобой, как у половины империи возникли ко мне неотложные дела. Хирел понимающе кивнул головой.
Слуга принес одежду императора: рубашку, штаны, кованые сапоги и богато расшитый плащ — повседневный наряд повелителя Ста Царств. — Мне столько приходится крутиться, — по-дружески непринужденно сказал Солнцерожденный Хирелу. — То придет янонец в килте и плаще, то южанин в штанах. Эта одежда помогает людям помнить, что я принадлежу не одному княжеству, а всем сразу. — Он жестом подозвал Хирела к себе. — Пойдем пройдемся.
Он явно не привык, чтобы ему отказывали. Когда Хирел двинулся с места, он подумал, что принял мудрое решение, сменив асанианские одеяния на штаны, какие носят на востоке. У императора была поступь пантеры, характерная для северян, и принцу пришлось постараться, чтобы догнать его.
Пройдя совсем немного, они оказались в большом зале, где Хирел надеялся получить наконец аудиенцию. Это помещение было еще скромнее, чем остальные дворцовые залы. Здесь царил дух аскетизма: огромное высокое пространство с колоннами, пол, выложенный простыми белыми каменными плитами, на стенах — ни гобеленов, ни ковров. В глубине находилось возвышение из девяти высоких ступеней с широким креслом, высеченным из монолитного лунного камня. Высокая спинка Кресла переходила в огромный солнечный диск Аварьяна. Диск из чистого золота, как гласили легенды. Его лучи распространялись от стены до стены и устремлялись к высокому сводчатому потолку. Естественно, человек, сидящий под этим сияющим золотым светилом, казался карликом, муравьем, пылинкой в глазу божества.
Из другого конца зала казалось, что трон мерцает в полумраке. На самом же деле здесь было темно, только солнечные лучи пробивались сквозь жалюзи в крыше и отбрасывали золотые тени на прозрачный камень трона. Однако когда Солнцерожденный подошел ближе, трон засветился гораздо ярче. Хирел сощурился, потому что свет слепил глаза. Сама Ясная Луна не была столь величественна даже в своей полной фазе.
Но император решил не подниматься на возвышение. Он остановился на самой нижней ступеньке, глядя на сияющий трон. Его правая рука сжималась в кулак и разжималась. Лицо казалось застывшим, молодым и старым одновременно, лишенным возраста, как у настоящего бога.
— Знаешь, — сказал он тихо, — когда я сижу здесь, то почти полностью освобождаюсь от боли. И еще руки императрицы дарят мне облегчение. Но оно никогда не бывает долгим.
Если я задерживаюсь здесь, если моя гордыня возрастает, если я начинаю обдумывать все способы использования данной мне силы, боль возвращается и усиливается до такой степени, что я оказываюсь на краю безумия.
Хирел ничего не сказал. Солнцерожденный повернулся к нему, сверкнув глазами.
— Когда я сижу здесь, то часто думаю о моей силе. Я думаю о жизни и смерти, о тронах и империях. Не единожды я размышлял о путях разрешения нашей дилеммы. У твоего отца есть дочери, все они благородного происхождения, многие из них красивы, а некоторые — законные. У меня же есть сын Мы могли бы объединить наши империи, избежать войны и достичь мира для всех нас. Разве в моем предложении есть какой-либо изъян?