Жребий Рубикона
Шрифт:
– Вы разрешите нам сесть? – улыбнулся Дронго.
– Да, конечно, извините. – Соколовский заметил, что в его кабинете есть еще только два свободных стула, и обратился к Моркунасу: – Калестинас, будьте любезны принести еще один стул.
Тот поднялся, вышел из кабинета, но почти сразу вернулся уже с другим стулом и уселся у входа.
– Вы хорошо знали Николая Тихоновича? – начал Дронго, обращаясь к профессору.
– Конечно, знал, – кивнул профессор, – мы работали вместе уже много лет. Еще когда он был доцентом в нашей лаборатории. Потом он был долгое время заместителем по науке, а после ухода Льва Абрамовича стал директором и членом-корреспондентом. Да, я могу сказать, что неплохо знал покойного.
– Его сестра утверждает, что ее брата могли убить, – сообщил Дронго.
– Глупости, – отмахнулся Соколовский. – У нас научный институт, и сюда не пускают никого с улицы. А Раису Тихоновну можно понять. Когда неожиданно, в расцвете сил умирает человек, это всегда подозрительно. Впрочем, здесь нет ничего удивительного. Я всегда советовал ему беречь себя. Он слишком много разбрасывался. Любил экстремальные виды спорта, ходил в горы, не берег себя. Он вполне мог надорваться, сердце просто не выдержало. Хотя он был моложе меня на десять лет. Но такое иногда случается в жизни, к большому сожалению.
Моркунас с мрачным видом молчал и покачивал ногой, закинутой на другую ногу.
– Нам сообщили, что вы входили к нему в день его смерти, – продолжал Дронго, – и вы были вдвоем. Вы и господин Моркунас. Причем сестра вашего покойного директора уверяет, что в тот день он говорил ей о неприятностях на работе.
– Эти неприятности абсолютно точно не связаны с нашим визитом, – пояснил Соколовский, – у нас была причина зайти к Николаю Тихоновичу именно вдвоем, чтобы обсудить некоторые вопросы. Хотя не скрою, он мне тоже показался несколько странным. Словно его беспокоила какая-то мысль.
– И вы не уточнили, почему он в таком состоянии?
– Нет, – ответил профессор, – нам было не до этого. Кроме того, я был не один и считал не совсем этичным задавать подобные вопросы. Надеюсь, что вы меня понимаете.
Моркунас перестал качать ногой, но внешне никак не проявлял своего отношения к разговору.
– В таком случае вы можете сказать, по какому вопросу вы заходили к директору института?
– Разумеется, могу. – Соколовский поправил очки. – Дело в том, что наш уважаемый Калестинас Робертович уже несколько лет готовится защитить докторскую диссертацию по своей теме, которая крайне важна для работы нашего института. Но в силу различных причин, в том числе и не имеющих отношения к науке, он «заморозил» эту работу, решив отложить защиту до лучших времен, хотя его разработками уже несколько лет пользуются по всей стране. И в нашей лаборатории единодушно решили, что подобное положение дел не совсем справедливо. Именно поэтому мы отправились к Николаю Тихоновичу с просьбой разрешить господину Моркунасу защитить диссертацию под моим научным руководством.
Моркунас снова начал качать ногой. Балакин неодобрительно посмотрел на него, но ничего не сказал.
– И Николай Тихонович дал согласие? – уточнил Дронго.
– Да, конечно. Он был ученый и понимал значение работ нашего коллеги. Мы договорились, что именно я стану научным руководителем господина Моркунаса, и мы сможем выйти на защиту его докторской примерно через три или четыре месяца.
– А другие вопросы?
– Они носили чисто научный характер. О применении разработок Калестинаса Моркунаса на практике во время строительства новых гидростанций в горных условиях. Разрешите мне опустить детали. Я думаю, они вам будут неинтересны. Конечно, если вы не специалист по гидростанциям.
– Нет, – согласился Дронго, – в этих вопросах я разбираюсь слабо.
– Ну, вот видите, – удовлетворенно произнес профессор, – сыщики необязательно должны все знать. Это только в кино они разбираются во всех вопросах человеческого бытия – научных, этических, социальных, моральных. А в жизни все иначе.
– Полагаю, что вы правы, – снова согласился Дронго, – я могу попросить вас о личной аудиенции?
– В каком смысле? – не понял профессор.
– Поговорить с вами наедине, – пояснил Дронго.
– У меня нет секретов от Калестинаса, – показал на своего молодого коллегу Соколовский, – но если вы настаиваете и этот разговор не оскорбит наших коллег, то я готов побеседовать с вами тет-а-тет.
– Благодарю вас. – Дронго обернулся к Балакину и Вейдеманису: – Простите, господа, вы можете оставить нас одних?
– Если только не долго, – произнес Вилен Захарович, поднимаясь со стула. Вейдеманис вышел следом. Моркунас качал ногой еще секунд двадцать. Затем молча поднялся и вышел, плотно закрыв дверь.
– Вы его оскорбляете, сами того не желая, – негромко произнес Григорий Антонович, – я думал, вы знаете о его сложных отношениях с покойным.
– Именно поэтому я и попросил всех выйти, – пояснил Дронго, – чтобы не продолжать этот разговор в его присутствии.
– Он прекрасный человек и большой ученый, – энергично произнес Соколовский, – возможно, ему следовало выбрать в жизни другую спутницу, с которой он смог бы создать нормальную семью. Иногда в жизни такое случается. Ему просто не повезло.
– Долгоносов был его научным руководителем, и именно поэтому Моркунас так долго не защищался?
– Если вы все знаете, то почему спрашиваете? Конечно, это очень некрасивая история. Сразу после того, как Далвида ушла от мужа к Николаю Тихоновичу, Калестинас пришел ко мне с заявлением об уходе. И я должен был подписать его заявление. Но я понимал всю ответственность такого шага. Мне с огромным трудом удалось убедить его не увольняться. Его разработки очень важны для нашей промышленности, и несмотря на наших смежников, мы единственный институт такого профиля. В его родной Литве таких институтов не может быть по определению. Слишком маленькая страна. На сегодняшний день такие профильные институты есть только в Соединенных Штатах и Канаде. Понимаете, для разработки целого комплекса гидростанций нужны не только разнообразные природные условия, но и большая территория, на которой можно размещать подобные сооружения. Для одного комплекса создавать такой институт, как наш, просто глупо. А он собирался уйти в другой институт, занятый другими проблемами.
– И вы, значит, уговорили его остаться?
– Да, уговорили. Все вместе. И нужно отдать должное Моркунасу. Он поступил как настоящий ученый, сумев перешагнуть через личные обиды. Хотя я понимаю, что это было очень непросто. Ну и Николай Тихонович был достаточно разумным человеком, чтобы понимать значение работ Моркунаса. Он всегда умел хорошо вычислять, что именно нужно для развития нашего института. Может, поэтому он и сделал такую карьеру. И оба сумели наладить отношения таким образом, чтобы их личная драма не накладывала отпечаток на их служебные отношения.