Жребий викинга
Шрифт:
— Говорил, да не обо всем, — слегка повел головой старший монастырский книжник. — К тому же слова мои были всего лишь догадкой; теперь же мы слышали самого предводителя норманнов, а это ценится значительно выше. Ибо все это не только в мыслях выбродило, но и было сказано, причем сказано самим чужеземцем.
Произнося все это, Иларион — рослый, плечистый, больше похожий на воина из княжеской охраны, нежели на монаха, — вцепился руками в кожаный пояс, которым был подпоясан и которому явно не хватало меча, и какое-то время молча всматривался в стену кельи, словно пытался мысленно раздвинуть ее и поскорее вырваться на волю. То, что только что было услышано в этой комнате, требовало не столько слов, сколько раздумий наедине с собой. Однако он был слишком признателен Прокопию, сумевшему раскрыть суть многих событий и явлений, наблюдаемых теперь при киевском дворе, чтобы просто так взять и уйти.
Недавно, по личной просьбе князя, Иларион был рукоположен священником церкви Святых апостолов в Берестове, где располагалась летняя резиденция Ярослава. Но поскольку он был известен как старательный книжник и человек, постигший многие грамоты, то сразу же стал восприниматься и князем, и особенно княгиней Ингигердой не столько как священник и духовник, сколько как учитель их детей. Великий князь и сам не раз, как бы мимоходом, заглядывал в келью, когда Иларион учил его детей грамоте, и нередко задерживался там, с удовольствием выслушивая рассказы и наставления инока.
Другое дело, что в последнее время Ярославу случалось бывать в Берестове не так уж и часто. Выезжая из душного летнего Киева, он предпочитал останавливаться в Вышгороде, терема которого были более приспособлены для приема важных гостей. И для Прокопия не было тайной, что с некоторых пор Иларион оказывался намного ближе к княжеской семье, нежели кто-либо иной из государственных мужей. Во всяком случае, великий князь прислушивался к его мнению куда внимательнее, чем к мнению многих бояр и воевод, и даже своего главного советника в ратных и государственных делах, норманна Эймунда.
— Мыслишь, князь не догадывается о «сетях-удавках» норманнских? — спросил он Илариона о том, самом важном, что не давало ему сейчас покоя.
— Ярослав знает, что любой правитель использует свои родственные связи с правителями других стран. Иногда во благо своей державы, иногда лишь во благо самому себе, но использует. Так было и так будет всегда.
— Неужели всегда? — некстати как-то усомнился Прокопий. — Неужели мир наш христианский ничуть не изменится?
— В том-то и дело, что он не столько христианский, сколько все еще языческий. Да и не так уж и много нас, христиан, по всему миру человеческому. Так что как правитель шведский король Улаф не лучше, но и не хуже других.
— Но князь, очевидно, не догадывается, что для конунга шведов «разделять и властвовать» на Руси никогда не было суровой необходимостью. Тогда почему же оно давно стало державной стезей? Ясно, что за все более навязчиво поддерживаемыми родственными связями скрываются слишком уж неродственные замыслы. Но какие? — вслух размышлял Прокопий. — Неужели норманны решили захватить на Руси не только власть, но и саму землю, чтобы переселить свои племена из холодной, бесплодной Скандинавии в теплые плодородные степи русичей? Возможно ли такое?
— Одно Великое переселение народов мы уже пережили. Вспомним о поисках новых земель и новой родины уграми, болгарами, готами, многими другими народами.
— То есть грядет медленное, постепенное покорение ослаб-ленных русских княжеств?
— Почему всего лишь грядет? — переспросил Иларион. — Оно уже совершается. И князь должен был бы догадываться и об этом.
— Должен, считаешь? Тогда почему не догадывается?
— Можем ли знать, о чем князь размышляет, пребывая в одиночестве?
— Если бы Ярослав догадывался, мы бы это заметили.
Иларион взглянул на своего собрата по молитвам и тревогам и многозначительно улыбнулся.
— Уверен, что вскоре заметим. Воспитывая княжеских детей, учитель должен заботиться и о том, чтобы некоторые познания их доходили и до родительских голов. Иначе что это за учитель?
Иларион попрощался и вышел из кельи, но в коридоре Прокопий еще на несколько минут задержал его.
— Извини, брат Иларион, — вполголоса проговорил он, взяв священника под руку и настороженно осматривая при этом двери келий. — Коль уж выдался такой разговор… Ты слышал, что при дворе норманнского короля существует тайный совет, который печется о делах державных, проникая помыслами в такие далекие страны, до которых, как правило, не дотягиваются руки и помыслы самого короля?
— Эймунд как-то намекал на то, что действует по заданию тайного совета. Правда, он говорил об этом во хмелю.
— Но, даже будучи во хмелю, говорил именно тебе, зная, как важно обрести в лице духовника княжеской семьи своего единомышленника.
— Как видишь, именно мне, — не стал возражать Иларион.
— Нам теперь тоже следует как можно чаще встречаться, чтобы говорить не только о делах церковных, но и мирских тоже.
— Непременно будем, — тут же принял это завуалированное предложение Иларион. — Но все, о чем рассуждать станем, должно пойти во благо державы Русской и не супротив князя нашего, — с той же поспешностью выставил свое условие книжник.
— Над княжеским двором слишком часто витали тени заговоров, чтобы еще и мы превращались в заговорщиков, — успокоил его Прокопий. — Но если найдется хотя бы один человек, способный помочь нам разобраться в делах как викингов, так и византийских варягов, то почему бы не выслушать и его?
— При дворе найдутся и такие люди, — смиренно согласился священник.
17
…Вот только произвести свой роковой удар, да и просто взять в руки ярмо ритуальный палач мог, только лишь получив сигнал жреца. Почему тот замешкался, этого понять не мог никто.
— Постойте! — тут же воспользовался его нерасторопностью Туллиан, который помнил, что до последнего ритуального слова жреца право на свое слово имеет любой воин. — Не торопитесь! — поражал он всех своим мощным, как ливневая лавина в горах, голосом. — Коль уж мы, как считает наш уважаемый Торлейф, обязательно должны послать кого-то «гонцом к Одину», то почему бы по-настоящему не ублажить этого кровожадного бога и не послать к нему самого жреца?! — решительно указал он острием своего меча в сторону предполагаемой жертвы.