Жребий викинга
Шрифт:
Пока тяжелая конница будет перекрывать выход из горной котловины, откуда к Гаральду могло поступить подкрепление, легкие конники должны были расправляться с охраной лагерей и, вместе с частью воинов Сардала, громить тылы норманнов. Двум остальным корпусам приказано было обойти византийцев с флангов. Эти конные корпусы усиливались небольшими отрядами пехотинцев, набранных из тубильных африканских племен. Вооруженные в большинстве своем сразу двумя большими ножами, лишь приблизительно напоминавшими сабли, они рвались в бой, воинственно размахивая обеими руками и издавая при этом душераздирающие вопли.
И хотя арабы высокомерно называли их «черными резниками» и относились к ним соответственно, тем не менее в сутолоке битвы стаи этих чернокожих были так же опасны, как и стаи шакалов для отбившихся от каравана
Сам Абдаллах под прикрытием пяти сотен личной охраны должен был оставаться на холме, чтобы наблюдать за ходом битвы, в которую намеревался вступить уже перед ее завершением. Однако сегодня с самого начала битвы он чувствовал себя неуверенно. Возможно, впервые за много лет, проведенных им в военных походах, трусливое, но в то же время спасительное желание бежать Абдаллах почувствовал задолго до того, как в этом появилась хоть какая-то реальная необходимость.
В том-то и дело, что бежали пока что не его воины. Первое, что поразило эмира в этой битве, — это бегство двух авангардных шеренг норманнов. Едва корпус Сардала начал свое неспешное сближение с врагами, как передовые легионы бросились панически бежать, прорываясь между шеренгами лучников. Этот замысел Гаральда стал понятен Абдаллаху лишь тогда, когда он увидел, что и лучники тоже поначалу стали отходить, но вскоре сгруппировались вокруг широких, с надсадными бортами, повозок, которые — прикрытые сверху высокими козырьками на подпорках — вдруг превратились в передвижные крепости, на каждой из которых приподнялись доселе скрывавшиеся лучники и копьеметатели. Так же вели себя и те отряды, которых арабы пытались обойти с флангов.
Но самое любопытное происходило там, где находились обозы. Буквально за считанные минуты четыре обоза превратились в четыре стороны большого лагеря, огражденного повозками, выстроенными в два ряда. Причем колеса большинства возов оказались скованными цепями или связанными веревками, а дышла их были воинственно подняты вверх и тоже связаны между собой несколькими рядами веревок. Теперь уже бегства не было. Те норманнские сотни, которые были вооружены только мечами или секирами, уже успели спрятаться за повозками, а многие из них даже оказались под повозками, чтобы оттуда «подрезать» ноги лошадям и спешившимся арабам. Там же притаилась и часть лучников. А те лучники, которые сгруппировались под прикрытием повозок, отходили медленно, осыпая врага градом копий и стрел, запасы которых на повозках, казалось, были неисчислимыми.
— Это не викинги, это трусливые бараны! — только и мог воскликнуть эмир, когда понял, что его конница потеряла до четверти своего состава, еще до того, как сумела соприкоснуться с врагом. — Они бояться сразиться с моими всадниками, как подобает воинам!
Лишь возле самого лагеря викинги и греки повыпрягали из повозок уцелевших лошадей и сомкнулись вокруг этих крепостей на колесах. Не оставались без дела лучники и копьеметатели, находившиеся в самих повозках. Даже «черные резники» против этих групп оказались бессильными: опытные и бесстрашные, викинги рубили их, рассекая чуть ли не до пояса. При этом все всадники или «черные резники», которые пытались окружить «повозников», тут же попадали под огонь лагерного гарнизона.
Полной неожиданностью для арабов оказалось и великое множество дротиков, которые теперь метали не только римляне и греки, но и норманны, хотя никогда раньше к подобному виду оружия они не прибегали, да многие, возможно, и не знали о его существовании.
Впрочем, всего этого Абдаллах уже не видел. Гонцы донесли ему, что высадившийся из судов отряд викингов, оказавшийся в их глубоком тылу, с первого же наскока разнес таранами ворота, проделал несколько брешей в стенах и, забросав жилища и защитников сотнями горящих кувшинов, ворвался в крепость. Еще один отряд викингов и греков, тоже высадившийся из судов, напал на город, в котором вот уже в течение полугода находилась временная резиденция эмира. Гарнизон города сдался, почти не оказав сопротивления. К тому же большая часть его, состоявшая из еще недавно «верных» эмиру итальянцев, тут же перешла на сторону противника.
Лишь около двух сотен тяжелых всадников во главе с Сардалом сумели прорваться в лагерь, но это уже был бросок отчаяния; мгновенно перекрыв им повозками путь к отступлению,
— Это не так просто сделать, — честно признался командир варяжской гвардии, воинственно ухмыляясь при этом. — Продешевить в подобных сделках я опасаюсь больше, чем поражения на поле битвы.
— Важно не назвать ту сумму, которая превращает сделку в поражение для обеих сторон.
И Гаральд сумел назвать эту сумму, не продешевив, но доведя сделку до абсурда. Через неделю его личные сокровища пополнились настолько, что необходимости продолжать жизнь военного наемника уже не было [97] . Если бы, конечно, он заботился только о собственном благополучии. Но даже здесь, на далекой Сицилии, он все чаще думал о дне, когда вновь сойдет на берег Норвегии. До сих пор он довольно удачно сражался и с африканскими сарацинами, и с пиратами, с сирийскими повстанцами. Однако все эти победы ровным счетом ничего не значили для освобождения той земли, на которой его все еще считали изгнанником.
97
Норвежские саги свидетельствуют, что из похода на Сицилию конунг Гаральд возвращался с огромной добычей, а когда византийская авантюра этого наемника завершилась, его стали воспринимать как самого богатого воина из когда-либо известных в норманнских странах.
24
Византийская армия еще только приходила в себя после многонедельных переходов и боев, а в залив Аугуста, на берегу которого, неподалеку от Сиракуз, расположился основной лагерь ромеев и викингов, прибыл гонец из Константинополя. Приказом императора, который он доставил стратегу Маниаку, предписывалось: два легиона норманнов и два — византийцев должны быть срочно переброшены во Фракию.
Кроме того, в приказе сообщалось, что против империи поднял восстание некий самозванец, объявивший себя внуком последнего болгарского царя Самуила. Только что в Сербии, в Белграде, он короновал себя под именем царя Петра II Деляна [98] , после чего взял штурмом Скопье и сейчас вел бои в Македонии, намереваясь пробиться в Болгарию. У него уже появился сообщник, некий Тихомир, который тоже спешно формировал свои отряды. Мятежники требовали вывести из Болгарии византийские гарнизоны, отменить введенный Византией денежный налог и позволить болгарам назначать своих, болгарских епископов и архиепископов.
98
Происхождение этого вождя повстанцев так и осталось невыясненным. Сам Петр Делян (ок. 1014 — ок. 1041) утверждал, что был сыном Гавриила Радомира (сына царя Самуила) и Маргариты, сестры короля Иштвана Святого. В 1018 году, после завоевания Болгарии Византией, он якобы оказался в плену и был слугой какого-то византийского чиновника.
На словах же гонец уточнил:
— Император заявил, что Византия никогда не признает этого самозванца. Даже если сам Петр объявит себя верноподданным Византии и согласится платить ей самую безбожную дань. Михаил Пафлагон уже подготовил к походу императорскую гвардию, собрал ополчение и со дня на день должен направиться в район Фессалоник.
Ситуация, которая сложилась в Болгарии, тут же напомнила принцу Гаральду о судьбе его родины, Норвегии, которая все еще оставалась захваченной датчанами. Он не знал, обладает ли вождь повстанцев какими-либо династическими правами на царский престол, однако стремление избавить свою землю от владычества могучей империи было близко и понятно ему. Еще свежи были в памяти события, связанные с освободительным походом его сводного брата, свергнутого короля Олафа, в Норвегию. Во время последнего похода, уже раненный секирой в ногу и копьем в живот, он все еще пытался сопротивляться, пока кто-то из датчан не зарубил его мечом.