Жребий викинга
Шрифт:
— То есть я обязан любить вас? — мрачно улыбнулся Гаральд.
— Терпеть, — сухо ответила императрица. — Предаваться всем тем эротическим прихотям, которым решу предаваться я, и терпеть. Сегодня ты нажил себе еще одного влиятельного и крайне опасного врага — стратега Зенония. Поэтому рано или поздно вынужден будешь искать защиты у меня, потому что только у меня ты способен будешь найти ее.
— Хотите сказать, что мы нужны будем друг другу? — сдержанно уточнил Гаральд.
— Можно высказаться конкретнее: вскоре мы вряд ли сумеем выжить друг без друга. Слишком в этом городе и в этой агонизирующей империи все запущено, слишком очевидна ее роковая обреченность.
Конунг знал, что в последние десятилетия в Константинополе неспокойно, здесь отравляют императоров, без конца плетут сети заговоров, а к перечню традиционных врагов империи, в коих всегда числились покоренные народы, воинственные соседи и коварные сарацины, ненавидевшие эллинов уже хотя бы потому, что они — эллины, добавился еще один — Ватикан.
Принц не был знаком со всеми тонкостями религиозных и военно-политических отношений между Римом и Константинополем. Однако хорошо знал, что давно наметившийся раскол между западной и восточной ветвями христианства все неотвратимее углубляется. Кто-то из константинопольских иерархов и придворных пытался замедлить этот процесс, кто-то, наоборот, наслаждался его сатанинской нелепостью, однако те и те лишь усугубляли ядом и кинжалом освященную борьбу за власть.
Местные священники уже не раз намекали Гаральду, как будущему правителю христианской державы: все идет к тому, что вскоре эти ветви — римская и византийская — единого христианского древа превратятся в две разные, враждующие церкви [95] . В предчувствии этого раскола официальные и тайные посланники папы римского уже пытались делать все возможное, чтобы ослабить восточную, византийскую ветвь. А достичь этого они намеревались ослаблением самой Византийской империи, приведением к ее трону абсолютно покорного Риму правителя.
95
Известно, что окончательный раскол христианской церкви на католическую и православную произошел в 1054 году, то есть чуть позже описываемых событий.
— Надеюсь, тебе понятно, что рано или поздно ты понадобишься мне не только как любовник, но и как военачальник, командир нескольких норманнских легионов, — проговорила повелительница, игриво подставляя ладонь под один из миниатюрных водопадов «Храма родников».
— Теперь уже понятно.
— Тогда что тебя смущает, наш доблестный конунг?
— Смущает «венценосная» Мария.
— Ну, «венценосная» Мария!.. — разочарованно растягивала слова Зоя. — Мне еще не приходилось встречать мужчину, особенно вернувшегося из похода, которого бы она не смущала.
— Почему она оказалась на этой встрече и в этом «Храме»? Как я должен вести себя с ней и вообще как ее воспринимать? Как невесту? Нас что, собираются помолвить?
— Все-таки понравилась? — кротко поинтересовалась повелительница, но в глазах мелькнул тот же озорной огонь коварства, который совсем недавно вспыхивал в этом зале в глазах «имперской племянницы».
— Скажем так: вполне подходящая кандидатура для династического брака. Если только он возможен.
— Хотите сказать, принц: «Если только в качестве приданого будет предложена имперская корона».
— Династические браки для того и совершаются, чтобы закреплять ими высокородное право на трон, — холодно напомнил Гаральд. — Достаточно вспомнить браки, заключаемые вами, повелительница.
— О моих браках мы рассуждать не станем, тем более что главный мой династический брак еще впереди. Его еще только надо заключить. Хотя это будет непросто, поскольку слишком уж все в нем выступает против меня.
Зоя оторвала взгляд от завораживающей струи водопада и вызывающе, призывно перевела его на молодого викинга, как бы мысленно утверждая: «И ты догадываешься, кто может оказаться моим следующим женихом».
— Может, все-таки рискнете, мой принц? Причем приданое вам уже известно — корона. Поначалу может быть только пост первого стратега империи, что позволит побыть на троне мне самой, а затем уже… Нет-нет, с ответом не торопитесь, поскольку я сама еще с ним окончательно не определилась. Ну а что касается Марии… Не спорю: перед нами — истинное дитя женско-монастырского безбожия. Такая, никакими нормами этикета не сдерживаемая, кобылица способна увлечь кого угодно, поскольку кажется простой, доступной, умудренной жизнью.
— Поначалу вы предостерегли меня от желания поддаться ее чарам, пригрозив местью императора, но в тот же день сделали все возможное, чтобы свести нас один на один в этом подземелье, в «Храме родников». Причем сделали это на глазах и с молчаливого согласия все того же императора. Так как же мне позволено будет истолковывать ваши придворные игрища?
— А что во всем этом неясного? — повела плечами императрица. — «Венценосная» эта понадобилась только для того, чтобы отвести подозрения василевса. Правда, к ней правитель тебя тоже неминуемо приревнует, но меня это будет только забавлять.
— Она что, действительно стала любовницей императора?
Гаральд не сомневался, что повелительница не только подтвердит это, но и поделится какими-то подробностями любовных похождений соперницы, и был удивлен, когда императрица вдруг с грустью в голосе произнесла:
— Все мы, женщины, становимся любовницами бога Эроса. А мужчины… Мужчины — всего лишь безвольное орудие его божественных пыток. Что же касается моего дражайшего супруга и по совместительству всесильного василевса, то главное, чтобы гнев его ревности не вспыхнул раньше того времени, которое определю я сама.
Гаральд какое-то мгновение прислушивался к отзвукам ее голоса, медленно покачал головой, словно пытался избавиться от какого-то навязчивого видения, и решительно направился к выходу.
21
Вот уже в течение полугода византийский корпус Гаральда, состоявший из трех норманнских и одного греческого легионов, выдерживал атаки повстанческих отрядов сирийцев, прикрывая портовое селение Гарди, в заливе которого стоял византийский флот, и два полуразрушенных крепостных замка, расположенных севернее и южнее этой местности.