Жрец Тарима
Шрифт:
И вот уже их разделяет только миг — миг между жизнью и смертью. Канан не стал его ждать — удача улыбается тому, кто сам берет судьбу за горло.
Он упал на одно колено, ускользая из-под удара, и рубанул лошадь по ногам. Благородное животное с отчаянным ржанием перевернулось через голову вместе с седоком, чуть не задев копытом киммерийца, и с хрустом ломающихся костей рухнуло на песок, подминая всадника под себя. Второй туранец был вырван из седла, нанизанный на меч киммерийца, словно баран на вертел. Еще бившаяся в агонии лошадь и заминка,
Туранцы сгрудились в проходе беспорядочной толпой, силясь обуздать разгоряченных скачкой, закруживших на месте коней.
Конан выиграл несколько мгновений и получил преимущество для атаки. Он рубил, как заправский мясник, разя врагов в незащищенные спины, не обращая внимания на глубокие царапины, оставляемые на его теле копьями всадников. Просторные белоснежные одежды варвара стали пурпурными от пролитой крови, своей и чужой. В один миг проход оказался завален грудой человеческих и конских тел, казавшейся огромным клубком сцепившихся змей.
Стонущие раненые пытались отползти в сторону и попадали под копыта обезумевших животных. Хриплое конское ржание, человеческий вой, звон стали и причитания раненых, слились в одну ужасную мелодию, сладостную для слуха варвара. Эта музыка битвы — древняя как сам человеческий мир — пьянила киммерийца сильнее лучших аквилонских вин. И, не осознавая того, он подпевал ей на родном языке.
Киммериец издал боевой клич, и от крика варвара, содрогнулись грозные раскаленные барханы, испуганно прянули прочь обезумевшие кони, унося потерявших над ними контроль седоков.
Конан остался один посреди десятка изрубленных конских и человеческих тел. Если бы только у него был конь — он, не задумываясь, пустился бы в погоню за врагом. Кровь бешено колотилась в висках киммерийца, шум битвы все еще стоял у него в ушах, но вот, постепенно, в сознание варвара стали проникать и другие звуки — бой еще не закончен, хотя свою часть Конан выиграл.
Шемиты дрались с волчьей яростью: только смерть могла вырвать их из боя. С огромным трудом и потерями туранцам удалось прорвать их оборону в нескольких местах и ворваться внутрь лагеря. Десятка полтора всадников носилось между шатров в погоне за ищущими спасения людьми. Но большая часть шемитов стойко удерживала свои позиции, хоть и истекала кровью.
Конан поднял обрубок копья и бросил в ближайшего туранца. Наконечник пробил шею воина и всадник, широко раскинув руки, неуклюже повалился на круп лошади, а киммериец уже подбирался к следующему.
В сплошном кольце врагов отчаянно бились Варух и принцесса во главе небольшого отряда шемитов. Вокруг них вырос настоящий вал из мертвых тел. Лицо караванщика пересекал длинный шрам, и кровь заливала ему глаза, но руки все еще крепко сжимали два меча, без устали разящие своих врагов. Мерова, словно тигрица, защищающая тигрят, с тонким изогнутым немедийским клинком, уже вкусившим туранской крови, прикрывала спину шемита.
Конан сделал всего шаг в их сторону, но внезапно замер, услышав знакомое пение Товия. Громкий чистый голос жреца рвался к лазурному своду небес, перекрывая все другие звуки.
Он стоял возле входа в свою палатку и голыми руками душил туранского десятника, тщетно пытающегося вырваться из медвежьих лап жреца. У ног сцепившихся бойцов лежало бездыханное окровавленное тело девочки, присматривавшей за старым Товием.
На помощь своему командиру бросилось сразу трое спешившихся туранцев, и быть бы тому изрубленным на куски, если бы не Конан. Он так внезапно появился перед ними, что двое умерли раньше, чем успели заметить своего нового противника.
Третий громко закричал, призывая кого-нибудь на подмогу, и смело бросился на киммерийца. Мечником он оказался ни на что негодным — сила туранцев в конном строю.
Конан свалил его парой ударов и оглянулся по сторонам в поисках врагов.
И тут с диким гиканьем в оазис ворвалась орда хауранцев, ударив неожиданно по рассеявшимся по всему лагерю и уже предвкушающим победу туранцам. Слишком поздно взревел рог, собирая под командирским значком занятых грабежом солдат.
В следующий миг сигнальщик упал, захлебываясь собственной кровью. В один момент победа туранцев стала их полным разгромом.
Со смертью сотника битва превратилась жестокую бойню, где туранцам отводилась роль жертвенного скота.
Ни один из них не ушел живым с поля боя.
Шемиты были угрюмы и далеки от мысли ликовать по поводу победы — их осталось так мало. Пока караванщики занимались своими ранеными, хауранцы развлекались грабежом.
С серьезным, деловитым видом они, как трудолюбивые пчелы, переходили от тела к телу, если надо, то добивая раненых туранцев коротким ударом кинжала по горлу, и раздевали трупы почти догола.
За добрые туранские доспехи всегда можно получить хорошую цену. Они обрезали большие пальцы рук своих врагов, нанизывая их, словно бусы, на длинные нити — свидетельство их воинской доблести.
Шемиты отводили взгляды, но с терпением относились к дикарским обычаям своих союзников. Немногочисленных раненых соплеменников, если те не могли подняться на ноги, хауранцы добивали с тем же холодным равнодушием.
— Ты жив, киммериец? — Конан медленно повернулся на голос Товия. — Благодарю, ты спас мне жизнь.
— Как ты узнал, жрец, что это я? — хрипло спросил его варвар.
Старый Товий печально улыбнулся.
— Ты что-то кричал на своем языке.
Конан кивнул, теряя к разговору интерес, заметив приближение Варуха и принцессы в окружении нескольких воинов.
— Ты храбрый человек, Конан, — отплевываясь кровью, сказал шемит. — Я видел, как ты дрался… там, один. — Он неопределенно махнул рукой. — Возьми любых трех лошадей, Конан из Киммерии, и зерна, сколько смогут они унести. Чем еще мы можем тебя отблагодарить?