Жрецы
Шрифт:
Девушка, уткнувшись в грудь старухи, тихо сказала:
– Мне тоже надо умереть!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Петр не любил Филиппа Павловича. С самого раннего детства он был свидетелем постоянных ссор между отцом и матерью, и всегда ему было жаль мать. Он был убежден, что она права, а отец неправ. Не нравилось ему и то, что отец был жаден к деньгам и жесток с людьми.
Это помогло Петру отнестись к известию о смерти отца мужественно. Он пошел в Преображенский собор в Кремле и отслужил панихиду о "рабе Филиппе
После панихиды Петр и Марья Тимофеевна сели на скамью в кремлевском саду и повели разговор о Филиппе Павловиче.
Марья Тимофеевна не могла удержаться от того, чтобы не осудить покойного за его жестокий нрав, вспомнила о тех притеснениях, которые она испытала от него.
– На хлеб не давал мне ни полушки, а чем было жить? Скуп и даже до крайности был покойник. Бог с ним! Выгонял меня не раз из дома. Осрамил передо всеми.
– Старушка всхлипнула.
– Не хотела я тебе говорить, да уж все равно... Все равно мне скоро умирать...
И вдруг она прошептала:
– Поп Иван Макеев... Пьяный был у меня тут... Духовник он покойной твоей матушки... Плакал он. Каялся...
– В чем?
– поинтересовался Петр.
– Боюсь, и ты выгонишь меня, сироту!.. Разгневаешься на меня. Господи! Прости ты меня, батюшка, грешную!..
– Да говори же, в чем дело?
Старуха прошептала в ухо Петру:
– Не своею ведь смертью скончалась твоя матушка...
Старушка заколотилась в беззвучном рыданье. Седые волосы ее растрепались, лицо сморщилось еще больше, покраснело. Дождавшись, когда она немного успокоилась, он снова сказал:
– Говори, не бойся!.. Я не отец! Только благодарность мою заслужишь.
При слове "отец" старушка вдруг, как бы очнувшись, глядя мутными глазами на Петра, сказала, что Степаниду уморил сам Филипп Павлович со своею домоправительницею Феоктистой. А уморил за то, что поп Иван, ее духовник, донес ему все, в чем она каялась ему на исповеди.
– В чем же она каялась? Ну, ну, говори!
– торопил старушку окончательно потерявший самообладание Петр Филиппович.
– Она грешила... Грешила с другим... О, господи! И зачем только я сказала тебе... Глупая!
– Дальше! Дальше!
– И что ты, батюшка, Петр Филиппович... сынок-то ты не его, а чужой...
Задыхаясь от волненья, он встал со скамьи и вышел на улицу.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
С больною головою, разбитый и скучный, поднялся Петр на следующее утро. Первое, что ему бросилось в глаза, - приказ по Олонецкому драгунскому полку, куда он был прикомандирован.
"По вся утра и вечера, по пробитии зори, - гласил приказ, - по силе военного артикула, ротным командирам перекличку своим ротам поименно чинить и репортовать, яко же и ночью,
Дело в том, что солдаты здешнего гарнизона стали слишком своевольничать и разбегаться, а потому военное начальство и разослало свой строгий приказ всем владельцам домов, как по Нижнему, так и по Кунавину, дабы посадские люди знали военные порядки, коим обязан подчиняться солдат, и чтобы никто не прикрывал после переклички ушедших со своего квартирного постоя солдат.
– Проходу не дают, домовые!
– ворчала старушка.
– Денег клянчут... К бабам и девицам лезут... Господь бы бог избавил от них... Милостивый батюшка, когда же порядок-то будет у нас?
Вечером Петр скрепя сердце пошел к Друцкому. В губернаторском доме гремел хохот, слышались голоса многих людей. Петр сказал ординарцу о себе. Тот исчез, а вскоре из губернаторских покоев вышел, слегка пошатываясь, высокий сутулый человек в военном мундире.
– Ага, явился... Целуй меня!
Петр чмокнул незнакомца в щетинистую ланиту, догадавшись, что перед ним сам нижегородский губернатор князь Даниил Андреевич Друцкой.
– Раздевайся и за мной! Пришел в самый раз.
К Петру подскочил ординарец, стащил с него шинель.
– Получена о тебе промемория... Радуюсь и веселюсь, встречая столь знатную особу.
Петр промолчал. Между тем Друцкой, вводя его в просторную палату, наполненную множеством гостей, нараспев провозгласил:
– Прилетела вольна пташечка
Из-за моря, моря синего!
Петр Филиппович прозывается,
Сын Рыхловского!
Говорит, а сам приседает в такт с бедовою улыбкою. Затем, указав на Петра с нарочитою церемонией, он поклонился гостям, сделав изысканный поклон, и сказал:
– Итак, приемлю смелость, мои господа, покорнейше просить вас любить и жаловать сего дорогого гостя, прибывшего к нам из великолепной столицы с берегов Невы для учинения многих преславных баталий... Понеже сие государево веление, предоставим ему лучший рацион за нашей трапезой и наиболее парадное место за столом нашим.
Все поочередно подошли к Петру и низко ему поклонились со словами: "Добро пожаловать!"
– По сему случаю произнесем же хвалу всему воинству ее императорского величества. Отец Кондратий!..
Все наполнили свои чарки. Петр увидел поднявшегося из-за стола длинного белобрысого попа, сонного, будто он только что проснулся. Мутными глазами он обвел присутствующих и уныло, однообразно забасил:
– Царь Давид вопрошал единожды - доколе грешницы восхвалятся - и затем духом пророческим рассудил: по лукавствию их погубит господь бог...
Все поочереди тоже поднялись со своих мест, держа в руке чарку.
– ...бог карает людей...
– тянул поп, - кои, будучи сильными, непобедимыми, хвалятся в упоении собой...