Жрецы
Шрифт:
Старательно записывавший слова отца Сергия Феодорит вдруг положил перо, продолжая со вниманием слушать своего казначея.
– ...Раскинувшись станом под горою, дабы не могли приметить их живущие в монастыре, они посылают двоих человек узнать: нет ли в монастыре постороннего какого народа. Те люди, пришедши к воротам, обманом стали просить хлеба, объясняясь, будто бы они люди русские, идут из Москвы и не знают, что им делать с голода и где взять.
Феодорит почесал под бородой, причмокнув.
– Как же это так - мордву не узнали по диалекту? Глупые монахи!..
Отец Сергий развел руками в немалом смущении:
–
Иеромонах Сергий кончил свой рассказ, но, вместо благодарности, он увидел на лице игумена явное выражение досады.
– Подумай, старче, - сердито произнес Феодорит, - как же мы будем чудесами нашими привлекать к себе мордву, порицая ее и даже говоря о наказаниях и истязаниях, которые она якобы претерпела от пресвятой владычицы богородицы? И не только мы мордву не привлечем к себе, но тем самым наиболее отринем ее от себя... И не поверят нам люди, ибо на грабежи мордва не ходила и не ходит, и хотя вспомогает разбойникам, но сама не ворует и не убивает... Это мы и сами по вся годы видим у себя в Оранках и окрестностях.
Смущенный словами своего начальника, старец Сергий стал робко оправдываться.
– Но то было без мала сто лет тому назад... Мы могли того и не видеть...
– старец запутался и, не зная что говорить, умолк.
Феодорит начал сердиться.
– Ох, старче, старче!.. Не тронь людей, потворствующих старине! Мордва гордится тем, что она на всей нижегородской земле некогда была владычицей... Она считает русских наихудшими из воров, захватившими якобы ее землю, а ты льстишься изобразить, как некая кучка мордвы вознамерилась сто лет назад убить и ограбить двух монахов и ушла, не ограбивши их... Обиднее сего ничего нельзя и придумать, и притом же сваливаешь ты сию неудачу их на пресвятую богородицу, отвращая тем самым от нее как язычников, так и новокрещенцев из инородцев. Понял ли? Подобную ересь произнести могут лишь безбожные, злонамеренные уста...
Старец Сергий теперь уже смекнул, в чем дело, и чистосердечно покаялся к своем недомыслии:
– Един ум здравствует, два благоприятствуют. Мудрость светозарная ваша одолела мое заблуждение. Только недруги могли бы внушить мордве оное чудо... Признаю. Аминь!
Феодорит, глядя торжествующе в смущенное лицо своего старого казначея, подумал: "Аминем врагов не отшибешь и добра не наживешь".
Отец Сергий снова приободрился.
– После того, ваше преосвященство, извольте, я расскажу вам об ином чуде, о самом явном случае проявления благости богородичней...
– Дерзай!
– В деревне Палицыной жена, именем Пелагея Симонова, оком не видела и звенело
Феодорит не писал. Он снова насторожился, относясь, видимо, с недоверием к словам своего казначея. Выслушав, повторил:
– Оком не видела и звенело в ухе?
– И покачал головой усмешливо. "Звенело в ухе" - не лишнее ли есть?.. Велико ли это несчастие для человека, страдающего наивысшим убожеством - слепотою?!
Вздохнул и записал рассказанное Сергием чудо, не упомянув ничего об ухе. ("Мало ли у кого звенит в ухе, особенно после пития?")
На третьем чуде их вдруг перебил влетевший в келью настоятеля послушник. Он, еле дыша от быстрого бега, выкрикнул в ужасе:
– Епископ едет!..
Феодорит и Сергий в испуге вскочили со своих мест.
– Где ты видел?
– В лесу... Со стороны Дальнего Константинова...
Настоятель и казначей опрометью вылетели в сени. На дворе уже метались чернецы, выбежав с метлами и лопатами наводить порядок в саду и на дворе.
– Звонаря! Звонаря!
– завопил Феодорит, выпучив свирепо глаза.
– Бей в колокол!..
Но не успел он прокричать эти свои слова, как на колокольных вышках уже многозвучно зазвенела игривая легкая медь. Она смешивалась с низким ленивым гудом больших семисотпудовых колоколов...
– Хоругви! Иконы!
– продолжал исступленно кричать игумен, выбравшись на волю.
И тут вышло, что он уже опоздал: по дорожкам сада, пыхтя и ругаясь между собою, монахи волокли на переднюю дорожку, к "святым воротам" священные стяги и хоругви, громадные иконы и прочую утварь, необходимую для крестного хода...
"Не пришел ли час ратных подвигов монастырской братии? Не знамение ли - приезд епископа, возвещающее начало похода святой церкви на язычников?!"
Об этом в смятении размышлял Феодорит, по-праздничному облачаясь при помощи послушника в лучшее облачение и надевая на себя подаренную ему епископом малиновую в золоте бархатную ризу...
XVI
Трудно себе представить что-либо величественнее раскинувшейся по лугам и перелескам весенней Волги, и нельзя спокойно смотреть, как подкрадывается она по зеленеющим Дятловым горам, не щадя храмов, домишек и амбаров, к белоснежному красавцу кремлю. Притихли бойницы и соборы. Река идет на них, полноводная, сильная, гордая. Ни один царь, ни один губернатор и полководец, ни один архиерей - никто не властен остановить ее вольного, неотразимого напора. Но сбудет половодье, и она опять спокойно и ласково отразит в себе небо, и солнце, и звезды, и башни, и деревья, и застынет в этой близости к людям и зелени - кроткая, покорная.
Петра и Рахиль тянуло сюда, на пустынный берег позади кремля, здесь наедине они любили беседовать. Во всем мире Рахиль имела теперь только двух человек, которых можно не бояться, - старушку Марью Тимофеевну и Петра. Только они желали ей добра, заботились о ней, берегли ее. Петр офицер, дворянин, был даже соучастником ее тайны, он помогал ей скрываться от полиции. Как же не доверяться им? Смерть отца сильно изменила девушку. Она стала серьезна, глаза ее - задумчивее, глубже; страдание придало им выражение мужественности, но для Петра они были приветливыми, ласковыми. Лицо ее осунулось, побледнело, и резче обозначились черные брови.