Жрецы
Шрифт:
– Для Иолая, - еще раз повторил он, - для возничего Геракла - да. Но не для Амфитриона-Изгнанника, сына Алкея, внука Персея-Горгоноубийцы. Не для вернувшегося из глубин Эреба. Ты поступил разумно, отослав девушек, Эврит.
– Доказательства?
– сорвалась с узких бескровных губ басилея первая стрела.
"Мимо", - усмехнулся про себя Иолай.
– Сколько угодно. Вот к примеру: если бы я сейчас швырнул в дверь яблоком, смог бы ты, Эврит, разбить его, бросив вдогонку второе яблоко? Так некогда случилось в Фивах, двадцать восемь лет тому назад;
– Еще.
И вторая стрела минула цель.
Когда требуют еще доказательств, значит, частично верят. Или хотя бы допускают возможность.
– Состязание между Ифитом и Миртилом-фиванцем. Оно закончилось вничью, а на следующее утро гордый Миртил, выполняя поставленное тобой условие, принес себя в жертву Алкиду, будущему Гераклу, моему сыну.
– Достаточно. Даже если то, что ты говоришь, было бы правдой, Амфитрион-лавагет не мог знать про условие, якобы поставленное мною Миртилу.
– Живой - не мог, - Иолай снова погрузился с головой, давая Эвриту время обдумать последние слова.
– Живой - не мог. А беглец из багрового мрака Аида, убивший душу собственного внука Иолая, чтобы завладеть его телом (слова эти дались большой кровью, потому что лжи в них было меньше, чем правды)? Если предположить, что Амфитрион-лавагет в теле шестилетнего мальчишки сумел заинтересовать собой Галинтиаду, дочь Пройта? Жаль, не вовремя погибла старуха...
– Как... как она погибла?!
– Эврит, расплескав воду, подался вперед.
Иолай, изо всех сил стараясь казаться невозмутимым, долго не отвечал.
– Старухе изменило ее хваленое чутье, - наконец проговорил он чуть небрежно.
– Она опрометчиво решила, что Фивы маловаты для двоих таких, как мы... и оказалась права. Галинтиада просто не оставила мне выбора, Эврит.
Эврит молча смотрел в потолок.
Иолай поднял глаза - нет, трещины не змеились по этому потолку, он был чист и гладок, как черепок Мойр с еще не проявившимся жребием.
– Но ты не Одержимый, Амфитрион, - прозвучали слова басилея.
– Нет, - прошлое имя вдруг показалось Иолаю чужим.
– Но и ты, Эврит, одержим Тартаром по-другому, чем покойница-Галинтиада.
– Верно. Павшие для меня - союзники, но не господа. А ты, Амфитрион, ты тоже больше устраиваешь меня как опытный союзник, а не как безвольная кукла по имени Иолай. Ты ведь понимаешь, что в случае предательства... даже моего влияния не хватит, чтобы уберечь от кары тебя или близких тебе людей.
– Ты поверил мне, Эврит, - зло усмехнулся Иолай.
– Иначе никогда не стал бы угрожать. Интересно, чем же ты надеешься испугать меня?
– А я и не собираюсь тебя пугать, лавагет. Просто мне надо привыкнуть к мысли, что ты - не тот человек, чье тело... носишь; и тем более не тот человек, который бросится в храм доносить богам, вопия о богохульстве, или примется трепать языком на площадях. Впрочем, я становлюсь болтливым, а это не к лицу главе Салмонеева братства.
Иолай ожидал чего угодно, но не этих слов. Да, конечно, он слышал историю об элидском правителе Салмонее-Безумце, который объявил себя Зевсом, принялся грохотать медными тазами и швырять в воздух зажженные факелы, уверяя всех, что это - гром и молния; и, наконец, стал присваивать жертвы Громовержца, после чего разъяренный Зевс - настоящий - испепелил безумца вместе со всем его городом.
Салмонеево братство?
Отзвук сумасшествия Персеевых времен?! Но если сумасшествия - почему Зевс не дал людям вдоволь посмеяться над Салмонеем, а уничтожил невинных жителей вместе с басилеем-еретиком и их городом?
– Большинство братьев сейчас здесь, в Ойхаллии, - продолжал Эврит. Надеюсь, мне не придется формально нарушать клятву, называя тебе их имена?
– Не придется, - кивнул Иолай.
Мысли его тем временем принимали совсем иной оборот. Плешивец Авгий ведь он правит Элидой, заново отстроенной резиденцией мятежного Салмонея! Спартанец Гиппокоонт - с этим пока неясно... зато Нелей Пилосский - внук Салмонея-Безумца по матери, фессалийке Тиро!
А Лаомедонт-троянец - не сам ли он распространяет слухи о себе: дескать, несокрушимые стены моего города возводили Феб с Посейдоном, а я потом изгнал богов прочь и даже грозился (когда боги потребовали платы) отсечь им уши и продать как рабов!
Мятеж против Олимпийцев?!
Задумавшись, Иолай пропустил последние слова Эврита мимо ушей.
Спохватившись, он затряс головой, делая вид, что в ухо ему попала вода.
Басилей Ойхаллии насмешливо наблюдал за этими действиями.
– Вот так и боги, - Эврит зачерпнул пригоршню благовонной пены и резко сжал кулак, - как вода в ухе: и слышать мешают, и не вытряхнешь... А надо бы. Пора уже нам самим брать в руки поводья истинной власти; пора нам править людьми.
Потом подумал и поправился:
– Нам, людям.
– То есть Салмонеевым братьям?
– Иолай взял со стенного выступа костяное шильце, поиграл им; тоненькое жало послушно проклевывалось между пальцами и вновь исчезало.
– То есть.
– Ясно. Осталась малость - снести Олимп. Вы, случаем, не Гиганты? особенно сукин сын Авгий? Как там рапсоды поют? "Буйное племя Гигантов, прижитое Тартаром с Матерью-Геей; питомцы недр потаенных, взрастивших погибель богам олимпийским - о медношеие, о змеерукие, о разновсякие..." По-моему, еще и бронзоволобые. Ну как?
– Остроумно, - оценил Эврит, накручивая на палец длинную прядь, намокшую и оттого из белоснежной ставшую какой-то мутной.
– Нет, Амфитрион, Гиганты - это не мы. И насчет недр Геи - чушь. Гиганты...
Он вдруг стал очень серьезен, и лицо басилея измяла, исковеркала странная судорога.
– Гиганты - наши дети. Наши и Павших. Нет, не дети - внуки. А остальное - про гибель богов олимпийских - правда.
Вода сделалась на миг нестерпимо холодной.
– Но ведь... Павшие - в Тартаре!
– еле выдавил Иолай.
– А те, которые на земле - чудовища! Они и на людей-то не похожи!..