Жрецы
Шрифт:
– Окончена, - спокойно завершил Эврит.
– Двенадцать лет, день в день. Если верить Зевсу, бессмертие Гераклу обеспечено. Но ведь он еще и здесь, на земле поживет... или я не прав? Отчего б не пожить Гераклу, богоравному герою, сыну Зевса - не пожить еще и ванактом Микенским?! А потом удалиться на Олимп, оставив ванактом Микенским - ну, допустим, Иолая, племянника и друга?
– А Зевс?
– тупо спросил Иолай, методично наполняя вином все чаши, до которых смог дотянуться.
Потом выбрался из кресла и, пошатываясь,
– А Зевс?!
– еще раз возгласил он на весь мегарон и поднял чашу к закопченным балкам потолка, словно это был священный ритон [священный сосуд для возлияния богам], спустя мгновение осушив ее до дна.
Остальным волей-неволей пришлось последовать его примеру.
– А... что, собственно, Зевс?
– слегка охрипнув, поинтересовался Авгий, зябко передергиваясь.
– Как это что?! Кто тридцать шесть лет назад возгласил: "Быть новорожденному ванактом Микенским и владыкой над всеми Персеидами!" Он возгласил, Зевс, Дий-отец... про Эврисфея, между прочим! Значит, так тому и быть!
– Да Зевс же Геракла, дядю твоего родного, в виду имел!
– Авгий замахал на Иолая пухлыми ручками.
– А Гера Никиппе, Эврисфеевой мамаше, роды ускорила - вот и вышла ошибочка! Кому, как не нам, ее исправить?
– Ничего не получится, - отрезал Иолай, на всякий случай грохнув кулаком о столик.
– Не сядет дядя Геракл в Микенах!
– Да почему?!
– По кочану. И вообще - куда ему, прирожденному герою, в правители? Опять же, приступы безумия - слыхали небось? Ну вот и будьте довольны, что слыхали, а не видали. Я уж знаю дядюшку - как найдет на него, так только успевай прятаться!
– Ну хорошо, - подытожил Эврит.
– Геракл в Микенах не сядет. А как насчет его брата - и твоего отца? Ты пока не пей, Иолай, ты подумай, не спеши отвечать... хмель - он плохой советчик.
Иолай грузно качнулся.
Опрокинул кресло.
Издал горловой звук - и шагнул к двери.
– Герой, - тихо плеснул вслед голос Гиппокоонта.
– Золотая молодежь. А я тебя предупреждал, Эврит...
Гиппокоонт вдруг замолчал.
Твердым, ровным шагом Иолай прошел до двери, постоял на пороге мегарона.
Обернулся.
Жестким взглядом обвел собравшихся, словно впервые их видел.
– Радуйтесь, владыки!
– негромко бросил Иолай.
– Будем считать, что я только что вошел. Будем считать, что все, сказанное вами, я не слышал - но думал об этом по дороге сюда. Ну что, начнем сначала?
И только тут расхохотался Лаомедонт-троянец.
– Лошадник ты, Гиппокоонт, - сквозь смех крикнул он спартанцу, - тебе коней, не людей судить! Этот парень - как он их всех еще во дворе, а? "Стоять! Я кому сказал?!" Входи заново, Иолай Ификлид, возница Геракла! Возница - это ведь тот, кто везет, правда?
– Нет, - серьезно ответил Иолай.
– Возница - это тот, кому везет.
И двинулся от двери - обратно.
Заново.
7
Около полуночи, оставшись в отведенных покоях один, Иолай по-прежнему продолжал думать о странной беседе в мегароне.
Ему упорно казалось, что за обычным заговором, преследующим банальную цель - если и не заменить амбициозного Эврисфея благодарным и потому сговорчивым ванактом, то хотя бы отвлечь Микены от планомерного захвата чужого пирога - короче, за заговором, которых в ахейских правящих домах двенадцать на дюжину, кроется нечто большее.
За тем, что говорили - то, о чем не говорили.
"Если верить Зевсу, бессмертие Гераклу обеспечено..." "Кому, как не нам, исправить ошибку Зевса..." "А что - Зевс?.."
Иолай ворочался на резном ложе, устланном ветхими волчьими шкурами, глядел в мрачный серый потолок, по которому змеились трещины - и думал, думал...
Снаружи доносились крики и нестройное пение пьяных женихов, где-то там же получали свою долю славословий и глупых вопросов братья; наверняка неподалеку вертелся счастливый Лихас - его хотели поселить в павильон для челяди, но Иолай не дал, надеясь хоть как-то приглядеть за этим стихийным бедствием; спать не хотелось, не хотелось ничего, даже думать...
Скрипнула входная дверь.
Иолай замер неподвижно, лишь правая рука его змеей скользнула к изголовью, нащупывая костяную рукоять ножа.
И расслабившись, вернулась обратно, когда Иолай узнал вошедшего.
– Смертные сперва стучат, а уж потом входят, - небрежно бросил он, поворачиваясь на бок.
Гермий помолчал, потом вышел, трепеща крылышками на задниках сандалий, негромко постучал и снова вошел.
– Так, лавагет?
– вяло спросил бог.
И по этому "лавагет" Иолай понял, что дело обстоит хуже, чем он предполагал.
– Неприятности, Гермий?
– У кого их нет, лавагет?
– осунувшееся лицо Лукавого изобразило нечто, напоминающее былую улыбку.
– Какие?
– Такие, о которых тебе знать не стоит. Ты с близнецами на отдыхе ну и отдыхай.
Это было сказано не обидно; Иолай вполне верил, что у Лукавого могут быть неприятности, о которых посторонним знать не стоит.
– Ну и отдыхаю, - Иолай пожал плечами и перевернулся на другой бок.
У него тоже хватало таких новостей, о которых он не собирался говорить Гермию.
Во всяком случае, сейчас.
– Ты не злись, лавагет, - Гермий уселся рядом на край ложа, оправив свой неизменный хитон.
– Нам с тобой ссориться ни к чему. Нам с тобой советоваться надо.
– О чем? О твоих неприятностях?
– Нет. О моих не надо. Пока - не надо. Давай - о наших. А то что-то меня тетка вконец одолела.
– Какая тетка?
– не понял Иолай.
– Мнемозина. Память. Вот, к примеру, ты помнишь приезд Эврита Ойхаллийского к тебе в Фивы? Самый-самый первый приезд.