Журавли и цапли . Повести и рассказы
Шрифт:
Говорят, при звуке иерихонской трубы рушились башни. Не знаю, верно ли это, а вот то, что мы — командир Спартак и я, — услышав сообщение Тараса, сами не обрушились с башни, на которой стояли, можно объяснить лишь чудом, или, по крайней мере, тем, что мы вовремя ухватились за поручни. Напасть на след легендарного Мазая? Нет, это слишком невероятно, просто потрясающе!..
Когда фашисты во время войны заняли Наташин, в его окрестностях появился странный партизанский отряд. О его существовании немцы узнали так. Они устроили собрание городской интеллигенции. Пришло не густо: глухой Тимофеич, школьный сторож,
Бургомистр Харчин — человек-змея — рассвирепел. По его сведениям, в городе были и настоящие интеллигенты. Однако вот из «настоящих» никто не пожаловал, хотя в приглашении именно так и было написано: «Вас просят пожаловать…» Тогда Харчин послал за ними полицаев.
На окраине Наташина в крошечном деревянном домишке жил учитель Капустин — высокий, сухой, вечно задумчивый, словно погруженный в таинственные вычисления человек. Последнее — не исключено. Капустин был учитель математики, и, вполне возможно, его задумчивость была вызвана как раз тем, что он искал решение какой-нибудь невероятно трудной задачи.
Полицаи пришли и потребовали, чтобы Капустин «пожаловал» на собрание.
— Это с какой же целью? — рокоча басом, спросил Капустин.
— Цель вам укажут, — сказал первый полицай, но второй решил просветить учителя.
— Цель у нас одна, — сказал он, — служение новому порядку.
— А меня и старый устраивал, — сказал учитель Капустин и бесцеремонно захлопнул перед носом полицаев калитку.
Полицаи ушли, а через час на глазах у перепуганных насмерть соседей учитель Капустин был расстрелян.
На другой день утром у немецкого коменданта города Пауля Штока зазвонил телефон. Немецкий голос с русским акцентом попросил принять телефонограмму. Адъютант Пауля Штока стал записывать. Записал и чертыхнулся идиотскому розыгрышу. В телефонограмме, принятой им, говорилось, что какой-то «Суд Мазая», рассмотрев в судебном заседании дело о бесчеловечной акции — расстреле учителя Капустина, приговорил главного исполнителя этой акции полицая Федосьева к высшей мере наказания — казни через повешение. Далее говорилось, что приговор окончательный, обжалованию не подлежит и будет приведен в исполнение в течение двадцати четырех часов.
Адъютант рассердился и, скомкав бумагу, бросил ее в корзину. Но на часы почему-то посмотрел и время запомнил. Было ровно десять. Именно в это время на следующий день в приемной коменданта снова раздался телефонный звонок, и тот же голос по-немецки с русским акцентом сообщил, что приговор «Суда Мазая» в отношении Федосьева приведен в исполнение.
Адъютант задохнулся от гнева, но выругаться не успел: голос в трубке пропал. Тогда он вызвал дежурного и послал за полицаем Федосьевым. За тем долго ходили, но вернулись ни с чем. Полицая нигде не было. Адъютант, почуяв неладное, объявил всеобщий розыск и наконец узнал, что полицай Федосьев покончил жизнь самоубийством, повесившись на старой мельнице. Адъютант скрепя сердце пошел с докладом к коменданту…
Вторично «Суд Мазая» дал о себе знать после того, как отряд карателей сжег Марфино — партизанское село. Все участники карательной акции — пятеро фашистов и трое полицаев — были приговорены к смертной казни. Об этом «Суд Мазая» уведомил Пауля Штока письменно, по почте, а жители Наташина узнали из листовок, расклеенных ночью на улицах. Как ни бодрились каратели, но по городу ходили с опаской. Однако не ушли от возмездия.
Третьим подсудимым «Суда Мазая» стал сам Пауль Шток, жестокий комендант, затравивший овчарками цыганского мальчика. Откуда он взялся — жалкий, ободранный, — никто не знал. Пришел в город и стал попрошайничать. Комендант Шток увидел мальчика из окна, вывел на улицу двух овчарок, ходивших за ним по пятам, и велел «взять»… Через несколько дней в канцелярии коменданта, разбирая почту, нашли «Приговор «Суда Мазая». Прочитав его, Пауль Шток не столько испугался, сколько подивился наглости неизвестных мстителей. Надо же, на него замахнуться! И если верить дурацкому приговору, то ему, эсэсовцу Паулю Штоку, остается жить каких-то жалких двадцать четыре часа. Дудки! Его жизнь в руках господа бога и Адольфа Гитлера. И проживет он столько, сколько будет угодно небесному и земному фюрерам. Рассуждая так, Пауль Шток решил все же в текущие двадцать четыре часа не выходить из дому. Он и не вышел оттуда. Его вынесли. Немецкий комендант подорвался на мине в… уборной.
Много этих и подобных им легенд жило в Наташине. Но подтвердить их документально никто не мог. Листовки с приговорами «Суда Мазая», по словам очевидцев, тут же уничтожались оккупантами. Архив немецкой комендатуры, где могло кое-что сохраниться, сгорел во время бомбежки. Сам Мазай после освобождения Наташина не подал о себе никаких вестей. В других партизанских отрядах о нем ничего не слышали. Кто же он был, этот загадочный, легендарный Мазай, державший в трепете оккупантов и беспощадно казнивший их? Мститель-герой, единолично вершивший суд, или группа народных мстителей, избравшая имя некрасовского Мазая своим коллективным псевдонимом?
Поиск Мазая «журавли» вели давно и безуспешно. И вдруг удача! Тарас, тот самый Тарас, от которого никто не ожидал подвигов («Калека, куда ему, пусть бы хоть грамотно о подвигах других писал»), совершил такое, что сразу увеличивало шансы «журавлей» на победу в «Зарнице». Тарас напал на след Мазая. Да так ли это?
Мы смотрели на лестницу, спиралью уходящую вниз, и ждали Тараса. Он вынырнул внезапно, просунув в люк бритую, в крапинках-веснушках, голову. Мы наклонились и, как морковку, выдернули Тараса из люка. Вот что он нам рассказал.
В квартире, где Тарас жил с дедом и бабкой — всегда надутой и вечно молчаливой Тихоновной («уж тише поищи — не найдешь», смеялись люди), — имелась одна комната, куда ни бабке, ни внуку хода не было. Там дед Черняк спал, там читал и писал, водрузив на нос очки в золотой оправе. Читал не книги, нет, — до книг дед Черняк не был охотником, — а толстую тетрадь в черном клеенчатом переплете. Читал обычно запершись, — Тарас сколько раз видел в замочную скважину. И стоило кому-нибудь постучаться, как дед сразу прятал тетрадь. Ну а писал он всегда одно и то же — какие-то «прошения», в суть которых Тарас не вникал, да дед и не позволял этого. Подписывал: «Заслуженный партизан Великой Отечественной войны Ф. Черняк» — и отправлял куда-то по почте.
Тайна черной тетради не давала Тарасу покоя. И вот однажды, подобрав ключ, он пробрался в дедову комнату. Достал тетрадь и… тут же взвыл от боли. Это подкравшийся внезапно дед рукой, как клешней, схватил его за ухо. Потом зажал орущую Тарасову голову между ног и высек внука ремнем. Из-за тетради? Ну погоди, дед, Тарас ни за что не простит тебе обиды! Он вот что сделает. Он сорвет зло на черной тетради, которой так дорожит дед. Он выкрадет эту чертову тетрадь и сожжет. Тетрадь сожжет, а сам убежит.