Журнал «Если», 1997 № 02
Шрифт:
Можно ли прервать порочный круг, если человек попал в него? К счастью, жизнь дает много возможностей. Это и общение со сверстниками (опять-таки классический пример — «Принц и нищий» Марка Твена), с другими взрослыми, случайные встречи… Ну, а если человеку совсем уж не повезло и он мучается от этого, «другим» может стать психотерапевт.
Но вот о чем взрослым, наверное, стоит напомнить: для любого ребенка главная радость — радовать собственных родителей. Он хочет им нравиться и потому желает «воспитаться». Только от большого отчаяния ребенок может отказаться от попыток понравиться маме и папе. Нормальные дети воспитываются радостно. И если у вашего сына или дочки появились наклонности маленького тирана, не ищите причины только в нем. Посмотрите в зеркало.
Бейте
Это очень интересно.
Отрывайте крылья мухам,
Пусть побегают пешком.
Тренируйтесь ежедневно,
И наступит день счастливый —
Вас в какое-нибудь царство
Примут главным палачом.
Кирилл Королёв
НЕВОСТРЕБОВАННЫЙ ТАЛАНТ
Азимов, Брэдбери, Саймак… Эти имена знакомы российскому читателю едва ли не с раннего детства. Но если спросить, кто такой Говард Лавкрафт или Кларк Эштон Смит, ответить сможет, в лучшем случае, один из десяти. Авторы «твердой НФ» в России гораздо популярнее, нежели авторы фэнтези, их гораздо лучше знают. Такое ощущение, что фэнтези на российской почве упорно не приживается.
Впрочем, популярность имени — явление, если можно так выразиться, весьма инерционное. Возьмем, для примера, ну, скажем, творчество Роберта Шекли. Все мы знаем и любим этого писателя, а потому жадно берем его новые книги «позднего периода». И разочарованно переворачиваем последнюю страницу. Однако магия имени продолжает действовать, а потому на русском языке выходят новые «Миры Роберта Шекли» и на некоторое время становятся бестселлером.
Но вернемся к вопросу, которым задались выше: прижился ли жанр фэнтези на российской почве? Мне представляется, что правильнее было бы говорить не об укоренении, а всего лишь о прорастании. Иными словами, к фэнтези наша аудитория только «присматривается». Что удивительно, этот процесс идет как бы с конца, то бишь от омеги к альфе. Читателя знакомят с новинками зарубежного книжного рынка, он узнает имена новых авторов, а история жанра по-прежнему остается для него загадкой. Восполнить этот пробел российские издательства не торопятся.
Лавкрафту вообще в России не везет. Печатали его мало и почти исключительно рассказы, то есть далеко не лучшую часть творческого наследия. И все же магия его творчества, даже поданного в таком усеченном виде, привела к созданию российского Лавкрафтовского общества, но о нем уже давно ничего не слышно. Между тем, на Западе книги Лавкрафта переиздаются до сих пор, выходят многочисленные подражания, активно раскупается «Ктулхианская энциклопедия» — справочник по так называемым «мифам Ктулху», которые принадлежат перу писателя. Может быть, объяснение этому лежит на поверхности? Может, все дело в языке, в стиле? Ведь Азимова и Кларка, которые не претендовали на звание блестящих стилистов, тем не менее переводили на русский признанные мастера — Н. Галь, И. Гурова, Л. Жданов и другие. А на произведения Лавкрафта, поскольку ситуация изменилась и книги начали не выпускать, а штамповать, «бросили» молодое поколение со знанием иностранного языка на уровне третьего курса института. Да Бог с ним, с иностранным — эти, с позволения сказать, переводчики родной-то язык знали хуже детсадовских ребятишек! Но ведь Лавкрафта отличает не только богатое воображение, а именно стиль — безошибочно узнаваемый, «лавкрафтовский». И если при переводе опускать все мало-мальски сложные места, если передавать затейливые периоды двумя-тремя рублеными фразами, от автора ничего не останется. Так оно, собственно, и произошло.
Кстати, схожая участь постигла и другого основоположника фэнтези — Мервина Пика. Его трилогия о замке Горменгаст считается классикой жанра, однако на русский язык
Большинство критиков относит сочинения Лавкрафта к жанру «хоррор». По всей видимости, эти критики не слишком внимательно читали его произведения. Лавкрафт отнюдь не Стивен Кинг и не Джеймс Блейлок. Наряду с лордом Дансени, (Элджерноном Блэквудом и Джеймсом Кей-беллом он является отцом-основателем «мистической», «готической» фэнтези, представленной ныне такими именами, как Колин Уилсон, Брайан Стейблфорд, Брайан Лам~ ли и Джон Краули. Каждый из них позаимствовал от учителя что-то свое: Стейблфорд — готическую атмосферу, Уилсо — верность Древним Богам, Краули — лавкрафтовскую метафизику. Среди учеников Лавкрафта, входивших когда-то в круг избранных, с которыми он поддерживал переписку, числятся Генри Каттнер, Роберт Блох, Огаст Дерлет и Фриц Лейбер.
Отличие «готической фэнтези» в духе Лавкрафта от произведений а-ля Стивен Кинг заключается в том, что Лавкрафт экзистенциален, его интересует «онтологическая уязвимость», то есть страх перед жизнью. Психолог Р. Лэинг расшифровал это понятие так: если человек пасует перед жизнью, боится, что «сделан не из того материала», любой контакт с ближним для него потенциально катастрофичен. Онтологическая уязвимость, кстати сказать, проявлялась у Лавкрафта не только в его произведениях, но и в жизни. Писателя называли «затворником из Провиденса» — он практически не покидал свой дом в этом городе Новой Англии. Умер же Лавкрафт — в полном соответствии с принципом онтологической уязвимости — до того, как стал популярен, в убеждении, что все написанное им никуда не годится.
Что такое «готическая фэнтези», Лавкрафт объяснил в своем знаменитом эссе «Сверхъестественный ужас в литературе». Вот что там сказано: «Древнейшее и сильнейшее человеческое чувство — страх, а древнейший и самый сильный страх — это страх перед неведомым. Вот откуда берет свое начало литературный жанр мистического ужаса… Те, кто хочет читать подобные книги, должны обладать богатым воображением и способностью отрываться от действительности. Лишь немногие способны вырваться из тисков повседневности и услышать потусторонние звуки. Потому-то истории из реальной жизни пользуются таким успехом у большинства читателей; в этой популярности нет ничего удивительного, ибо реальная жизнь — основная составляющая человеческого опыта. Но иногда взор даже самого твердолобого рационалиста проникает за пределы реальности, и никакое рациональное объяснение, никакие фрейдистские штучки не в состоянии унять трепет, возникающий в душе при шорохах в печной трубе или шепоте ночного леса… А когда к чувству страха добавляются любопытство и восхищение неведомым, возникает весьма своеобразное ощущение; оно преследует человечество на протяжении всей его истории. А потому дети всегда будут бояться темноты, а взрослые люди со склонностью к метафизике будут вздрагивать при мысли о диковинных формах жизни в загадочной межзвездной пустоте — или у нас под боком, на нашей планете, в том гнусном измерении, в которое проникают лишь мертвецы и безумцы».
В своем эссе Лавкрафт выстраивает ряд «мистической фэнтези» от Петрония с Апулеем через готический роман к Эдгару По, Уильяму Ходжсону, Артуру Макену и Монтегю Джеймсу. Его собственное творчество, пожалуй, ближе всего к шедеврам «безумного Эдгара». Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить между собой «Лигейю» и «Герберта Уэста — реаниматора», «Падение дома Ашеров» и «Того, кто крадется во мраке», «Маску Красной смерти» и «Праздник». Причем о подражательстве здесь не может быть и речи: дело в сходстве мировоззрений, мироощущений, в той самой отстраненности — или остраненности, — которую отмечали у обоих писателей. «Истинный мистический ужас, — писал Лавкрафт, — больше, чем загадочное убийство, груда костей в углу и пятна крови на стенах, больше, чем призрачная фигура в белом, бряцающая цепями в полном соответствии с традицией. В произведении должна присутствовать атмосфера неведомого, от которого захватывает дух, а еще должен быть намек на то, что известные человеку законы природы, его единственная защита от демонов хаоса, вовсе не так незыблемы, как нам внушали с детства». Думается, Эдгар По с готовностью подписался бы под этими словами.