Журнал «Если», 1999 № 08

Булычев Кир

— Предложение о семейных узах?

Он кивнул. Он был мне не менее чужд, чем его змеи. Я решила выиграть время.

— Хорошо, я подумаю. Мне трудно преодолеть свое воспитание.

— Мы тем временем отдохнем, — сказал Фробиш.

— Пусть нас охраняет Сынок, — предложила я.

Медведь гордо выпрямился и встал у люка. Казалось, мы заключили перемирие, но прежде чем улечься на откидную койку, я спрятала в кармане брюк оружие — железный брусок.

Змеи заползли в свои клетки-этажерки и застыли. Я накрылась простыней. Секунда — и я погрузилась

в блаженный, целительный сон.

* * *

Не знаю, сколько времени я спала. Разбудил меня истошный крик Сынка:

— Они здесь! Они здесь!

Я свалилась с койки, запутавшись в простыне. Индейская семья раньше меня приготовилась отражать нападение. Напрасно я прятала ружье: у Фробиша нашлось другое, которое он взял на изготовку.

— Кто «они»? — спросила я, еле двигая языком.

Фробиш ногой отпихнул Сынка от люка и попытался закрыть крышку, но прежде чем он сумел это сделать, в кабину вполз черный кабель. Крышка прищемила его, вызвав сноп искр. Фробиш отскочил и прижал приклад ружья к плечу.

Сынок повис на моей ноге. Мышь открыла клетки и выпустила змей. Фробиш пятился от содрогающейся дверцы. Змеи дисциплинированно ползли к задраенному люку, из-за которого доносились детские голоса.

— Подождите! — крикнула я.

Мышь прицелилась в меня из пистолета. Я сочла за благо умолкнуть.

Дверца опять распахнулась, и в комнату стремительно вползли сотни извивающихся, переплетающихся кабелей. Ружье вывалилось у Фробиша из рук и было тут же облеплено, как бактерия антителами. Мышь выстрелила наугад и упала на дергающиеся кабели. Жаворонок метнулась к дыре, в которой обычно скрывались обе женщины, но кабели поймали ее за ноги.

В следующую секунду кабели взмыли к потолку, оттолкнулись цобрушились на змей. Змеи рассыпались, некоторые прилипли к кабелям, как насекомые к языку лягушки. Спастись удалось одной-единственной змее, проползшей мимо меня. Сынок обнимал меня за ноги, но двинуться с места мешал не он, а обмотавшие меня липкие тросы.

В распахнутом люке появилась маленькая бесформенная фигура с мачете. Обрубив липкие провода, препятствующие движению, существо вошло в кабину, опасливо озираясь. Потом оно помахало рукой, и следом за ним в кабину вошли еще пятеро.

Все они были совершенно одинаковыми: примерно полметра высотой (чуть ниже Сынка), лысые и розовые, словно грудные дети. Лицами все шестеро походили на человеческих зародышей, глаза у них были серо-зеленые, ручонки пухлые, с короткими пальцами, как у младенцев с полотен Рубенса. Они прошли в кабину широкими уверенными шагами, не касаясь живых лиан.

Сынок задергался, услышав донесшийся из коридора звук, похожий на высокое мяуканье.

— С грудями… — простонал он.

Один из младенцев положил на порог люка трап, отошел в сторону и хлопнул в ладоши. Остальные выстроились в ряд, выпятив розовые зады и заложив ручонки за голову, словно сдаваясь неприятелю. Мяуканье стало громче.

В кабину вошла, непристойно содрогаясь, «мусорная корзина»

с грудями, как описал эту невидаль Сынок. Это был цилиндр в юбке со сборками, снабженный тремя парами грудей с розовыми сосками. Торс венчала плоская головка, черные глазки тревожно скользили по кабине. Больше всего «корзина» напоминала Диану Эфесскую, римскую покровительницу рожениц.

Один из младенцев что-то провозгласил тоненьким голоском. «Диана» замерла на месте. Младенец кивнул — все шестеро припали к грудям и зачавкали.

Насытившись, они разошлись по кабине и внимательно ее осмотрели. Главный обращался к нам по очереди, пробуя разные неведомые языки. Я ослабила свои путы, убрала их ото рта и посоветовала Сынку пустить в ход известные ему языки. Он так и сделал, хотя тросы заглушали его голос. Главный выслушал его с любопытством, повторил кое-что за ним и обернулся к своим сородичам. Один кивнул, шагнул к нам и обратился к медвежонку на языке, похожем звучанием на греческий. Сначала Сынок недоумевал, потом стал более или менее связно отвечать.

Младенцы ослабили его путы, опасливо поглядывая на меня. Сочетание Сынка-медведя и шести младенцев, еще не отнятых от груди, производило такое сильное впечатление, что меня разобрал истерический смех.

— Кажется, он говорит, что знает, как все произошло, — перевел Сынок. — Они были к этому готовы и предполагали, чего можно ожидать. Что-то в этом роде…

Главный соприкоснулся ладонями с грекоязычным сородичем и сам заговорил с Сынком на этом языке. При этом он держал свои пухлые ручонки вытянутыми и жестом потребовал от Сынка того же. Третий снял затвердевший кабель с лап Сынка, который прикоснулся к ладоням собеседника. Младенец пронзительно рассмеялся и шлепнулся на пол. Правда, уже в следующее мгновение он резко посерьезнел, встал и сурово оглядел нас.

— Здесь распоряжаемся мы, — произнес он по-русски. Фробиш и его жены запричитали на своем причудливом французском, требуя их освободить. — У них другой язык? — спросил младенец Сынка. Тот кивнул. — Мои братья овладеют их языком. На каком говорит четвертая? — Он указал на меня.

— По-английски, — ответил Сынок.

— Столько разнообразия! — сказал главный младенец со вздохом. — Ее языком овладею я.

Мои кабели были немедленно перерезаны. Я вытянула руки. Ладони главного оказались холодными и липкими. У меня по рукам побежали мурашки.

— Хорошо, — сказал главный на чистом английском. — Мы расскажем вам, что произошло и что мы собираемся предпринять.

Его толкование Разрыву оказалось близким к моему.

— Все это — проделки Множителей. Большие, — он указал на меня, — называют их «энгорами». Мы не удостаиваем их специального названия, потому что не уверены, что они стабильны. В любом случае, те, кто обладает тайной Разрыва, наши враги, в какой бы вселенной они ни прятались. Теперь мы соратники. Мы выбраны из массы жертв Разрыва, накопившейся за столетие. Критерий выбора — близость: все мы выходцы с одной планеты. Вам понятно, что значит быть соратниками?