Журнал «Если», 2002 № 06
Шрифт:
Он молчит в трубку. Долго молчит; мне, впрочем, спешить некуда. Я снова делаю музыку громче.
— А вот моя Лада, — говорит он наконец, — считает, что в мире обязательно есть люди, которые откажутся. Когда я с ней, мне кажется, что она права. А когда я слушаю вас…
— А она сама? Отказалась бы от денег, пощадила бы мою голову?
Он снова молчит.
— Мы не можем пожениться, — говорит он наконец. — Отец не разрешает. Это так унизительно… Быть вместе, но нищими. Ей придется бросить университет и идти работать прачкой или торговкой на рынке… А я, мужчина, должен буду на это смотреть?
— Стало
— Господин Судья, — возникает он после паузы. — Я ведь жертвую своей долей в семейном деле… Давайте хотя бы попытаемся, а? Не может быть, чтобы мы за тридцать дней не нашли какого-нибудь… дурачка. Не может быть, чтобы нам не повезло. Я очень прошу вас, соглашайтесь… А?
— Последний вопрос, — говорю я. — Как вы считаете, устраивать людям испытание без их ведома — красиво?
— Это микрофон-петличка, — объясняет волосатый парень с татуировкой на запястье. — Вы приколете его, как булавку, на воротник, и на пульте услышат каждое слово: ваше и вашего собеседника.
— Хорошо, — отзываюсь я.
— А вот это наушник, — парень вынимает из коробочки круглую пуговку размером с ноготь мизинца. — Вы вложите его в ухо и сможете слышать режиссера и оператора… Они будут сообщать вам о ходе действий. Могут попросить поменять положение — чтобы не перекрывать партнера. И, конечно, предупредят, об опасности…
Я улыбаюсь. Парень верно истолковывает мою улыбку и отводит глаза.
— А правда, что вы можете пулю на лету схватить? — спрашивает уже другим голосом.
— Правда, — я хмыкаю. — Только это неприятно. Она горячая.
— А как…
— Не знаю. У нас в роду по мужской линии все такие.
Теперь он хочет спросить, правда ли, что я осудил на смертную казнь десять невиновных или даже двадцать. Я морщусь, и он не спрашивает. Не решается; возвращается к делу:
— Камер вы не будете видеть. Но оператор вам в наушник может сказать, где камеры. Самое интересное для съемок — это все-таки ваш партнер. Видеозапись — главный документ, подтверждающий, что он мог вас убить, но отказался. Поэтому будем снимать очень подробно…
Глаза его понемногу затуманиваются. Он думает о том, что сделал бы с деньгами, обещанными за мою голову. Пытается не думать — но не может удержаться.
Я не осуждаю его.
Я ухожу в отпуск. У меня накопилась чертова прорва отпуска — за много лет. Мой напарник, Рут, недоволен:
— И что я буду без тебя делать? Автоматику пускать?
— Пускай, — говорю я.
Подсобка оклеена выцветшими плакатами с моей физиономией. Пол бетонный; Рут плюет на пол. Рут маленький, рыжий и злой, как блоха. На позапрошлой неделе от него ушла жена.
— Заодно научишься работать с автоматикой, — говорю я примирительно.
Рут открывает рот и сообщает мне, куда я должен засунуть эту такую и растакую автоматику.
Я не обижаюсь. Тем более, что у моего напарника личные проблемы.
День первый.
Выезжаем на рассвете. Съемочная группа, замаскированная под обычных туристов, едет на автобусе. Меня везут на замечательной бронированной машине; у нее бесшумный легкий ход, кондиционер
Георг сияет. Он выступает координатором проекта; он очень тщательно все подготовил. Сейчас мы едем на Жемчужный курорт, где нежатся в лучах мягкого солнышка благополучные, богатые и счастливые люди. Георг говорит без остановки: обещает мне прекрасный отдых и незатейливо намекает на одиноких богатых вдов, которых на Жемчужном пруд пруди и среди которых, по его мнению, я могу выбрать претендентку для финального ток-шоу…
Он уже видит это самое шоу, будто воочию. Видит студию и зрителей в студии, вдову, раскрасневшуюся от смущения и увешанную бриллиантами. И как вдова сперва смотрит документальный фильм со своим участием (она отказалась меня убить, как именно, я еще не знаю, надо посмотреть сценарий), потом прижимает к глазам кружевной платочек и жеманно сообщает в микрофон, что ничего особенного в ее поступке нет. Во-первых, она не может убить и муху, во-вторых, я ей симпатичен, и наконец, ей вовсе не нужны деньги: муж оставил ей в наследство сеть ресторанов и нефтеперерабатывающий завод…
В конце концов, Георг начинает меня раздражать, и я прошу его молча полюбоваться пейзажем. Он замолкает — чуть испуганно, как мне кажется.
К полудню прибываем на место; на въезде в городок нас десять раз проверяют. Как и следовало ожидать, меня отлично знают и здесь. У постового, проверяющего мои документы, прямо-таки глаза на лоб лезут; я понимаю, что весть разлетится по курорту в считанные часы. И Георг это тоже понимает. Он доволен.
Я вхожу в мой гостиничный номер, как в музей: здесь лепные потолки и светильники из цветного стекла, канделябры и сувенирное оружие на стенах — все, как мне мечталось. Я долго плещусь в ванной, огромной, как бассейн; я забываю о постовом, я совершенно счастлив, но все-таки не могу отделаться от мысли: а сколько все это великолепие стоит?
После обеда (я обедаю один, заказ привозит на тележке милая улыбчивая девчушка) приходят сценаристы. Их трое; выясняется, что способ первого моего умерщвления до сих пор не выбран. Первый сценарист настаивает на утоплении; второй считает, что ничего не может быть лучше вовремя брошенного в ванну включенного фена. Третий самым выгодным способом полагает банальный яд. Сходятся только в одном: первой испытуемой должна быть женщина, с которой я обязан флиртовать.
Я охлаждаю их пыл. Никакого флирта, говорю я, в первоначальных условиях не значилось. Я согласен искупаться и, может быть, немножко покататься на водных лыжах; их дело, как мастеров конфликта, создать вокруг меня сюжетное напряжение.
Они пытаются спорить. Я выразительно гляжу на Георга, и Георг их уводит.
Я провожу упоительный вечер в одиночестве — на балконе, глядя на море, с бокалом хорошего вина; уже перед сном оказывается, что милая девчушка-горничная подкинула мне в постель скорпиона. Я так огорчаюсь, что даже не говорю ей наутро, что нашел его.
Пусть думает, что смертоносное насекомое таинственным образом само убежало.
День пятый.
Лидия — дочь миллионера. Она лежит на золотом песке и слушает мою историю.