Журнал «Если», 2002 № 06
Шрифт:
Я теряю Луи из виду. Пробую изменить положение, найти опору для ног; пока не удается. Луи снова склоняется надо мной; он бледен, несмотря на жару.
Я потихоньку подтягиваюсь на руках. Жду; Луи ничего не предпринимает. На лбу у него блестит новый обильный пот.
— Помоги мне, — прошу я. Не столько для Луи, сколько для микрофона.
Лицо Луи искажается, как от боли.
— Крупно! — кричит Георг.
Луи поднимает руку, и я вижу, что в руке у него топор.
— Стой! — ору я.
Он замахивается и рубит мою веревку,
— Это на вашей совести, Судья, — говорит Георг. Всего за несколько часов он осунулся и похудел.
Я пожимаю плечами. Моя совесть — прямо тяжеловоз какой-то, чего только на ней не лежит.
— Зачем вы наговорили ему про машины, небоскребы, королевичей? Он просто сошел с ума… Он, невинный чистый парень, рехнулся…
— Мы ведь пытаемся играть честно, — мягко напоминаю я. — И, если вы вспомните тот наш разговор — тот самый, после которого я согласился на ваше предложение…
Георг в раздражении машет рукой.
Режиссеры в унынии. Сценаристы в растерянности — кроме того единственного, который с самого начала не хотел ехать в предгорья. Георг звонит невесте и долго слушает ее голос в трубке, не говоря ни слова. Наверное, они и в самом деле любят друг друга, думаю я.
О самом Луи никто не вспоминает. Я не видел его с того самого момента, когда специальная спасательная бригада сняла нас обоих со скалы — меня с того крохотного живучего кустика, за который мне удалось уцепиться в падении, а Луи — с «козырька», где он рыдал и рвал на себе волосы. Я говорю Георгу, что Луи надо сказать правду, чтобы он меньше мучился. Георг смотрит на меня, как ни идиота.
Лагерь за околицей споро сворачивается — дольше оставаться здесь нет смысла. Прошла уже половина отпущенного на проект срока, и всем понемногу становится ясно, что шансы на успех вовсе не были так велики.
Я иду разыскивать Луи, но нахожу только его младшего брата. Тот соглашается передать Луи записку; я пишу, что не в обиде на своего инструктора и что, мол, я сам во всем виноват. Думаю, это хоть немного его утешит.
День шестнадцатый. Мы покидаем предгорья.
Деревянная церковь пуста.
У входа я снимаю с лацкана микрофон и прячу его в карман. Совершенно не хочется превращать свою исповедь в шоу.
Внутри прохладно и сумрачно, как и должно быть. Горят свечи. Я слышу, как мои шаги отдаются под сводами.
Как и должно быть.
Договариваюсь насчет исповеди.
Вхожу в исповедальню. Опускаюсь на скамейку, склоняюсь к решетчатому окошку. Мои глаза, быстро привыкшие к темноте, видят, пожалуй, больше, нежели глаза обыкновенного прихожанина. Во всяком случае, даже сквозь окошко я хорошо различаю исповедника — он уже очень немолод, грузен, в руках у него чистый носовой платок.
Он приглашает меня к исповеди.
Я говорю, что не исповедовался уже много лет и что не знаю, с чего начать. Я говорю,
— Погодите, — шепотом перебивает меня исповедник. — Вы… кто же вы? Вы Судья?
— Да, — говорю я.
Он некоторое время молчит. Потом просит меня продолжать.
Я говорю и говорю. Слова вытекают из меня, принося болезненное облегчение; он слушает внимательно, время от времени вытирая лоб платком.
Руки его дрожат.
Когда я дохожу в своем рассказе до истории с Георгом, он наклоняется вперед, как будто затем, чтобы лучше слышать. Рука его скользит под сутану; он что-то достает из кармана брюк. Мой слух обостряется — оглушительно шуршит ткань; в темноте исповедальни я ясно вижу в его руках серебристый баллончик.
Парализующий газ?
В этих глухих местах даже священники вынуждены обороняться с оружием в руках — хотя бы от бродячих собак…
— Продолжайте, — просит он, сжимая в потных руках баллончик.
Я огорчен.
День двадцать восьмой. Мы сидим в офисе у Георга и пьем холодное пиво.
— Наснимали материала уже на три забойных программы, — осторожно говорит волосатый парень с татуировкой на запястье.
— У нас нет самого главного, — мрачно говорит Георг. — Я проигрываю пари.
— А может быть, устроить постановочные съемки? — спрашивает кто-то из режиссеров. — Пусть кто-нибудь сыграет отказ. Документальное кино с постановочными сценами. Почему нет?
Георг смотрит на него долго и пристально. Режиссер разводит руками:
— Пари с отцом — ваше личное дело, но материал a-то отснято на целый сериал! Потрачены деньги, время… Если правильно смонтировать все это да присовокупить игровую сцену — мы со свистом продадим программу и неплохо заработаем!
Я жду ответа Георга. Он ничего не отвечает — берет телефонную трубку и уходит в соседнюю комнату. Парень с татуированным запястьем морщится, не скрывая своего мнения о Георговой невесте. Тем не менее лично мне она нравится все больше и больше — хоть я никогда ее не видел.
Георг возвращается через семь минут. Щеки у него лихорадочно горят; он подходит к режиссерам и по очереди жмет им руки:
— Есть идея… Мы это сделаем, ребята. Есть идея… Мы это сделаем прямо сегодня. Здесь. Разворачивайте технику, через полчаса приедет Лада.
— Постановка? — спрашивает волосатый.
Георг торжественно качает головой:
— Нет… Нет! Лада — вот человек, который не убьет господина Судью ради денег. Съемка будет простая… Всего по минимуму… Диалог. Заряженный пистолет. Шесть пуль. Они будут сидеть на расстоянии метра друг от друга. Шесть пуль — и метр расстояния!