Журнал "Если" 2009 № 9
Шрифт:
Неожиданно ему пришло на ум, что всему случившемуся есть вполне рациональное объяснение: скажем, укрытая в горах опийная плантация, о существовании которой ни в коем случае не должны знать чужаки, — старуха и председатель наверняка в доле, а странная болезнь геологов (что, кстати, они все-таки тут искали?), возможно, объясняется не столько инфекцией, сколько злоумышленным отравлением. С ним самим, однако, другое дело — он путешествует в одиночку, и проще выдать его гибель за несчастный случай или просто заморочить ему голову так, чтобы он и не думал
Но если здесь неподалеку и правда опиумная плантация, тогда кто забирает сырье?
— Уля?
— Да? — девочка быстро обернулась к нему. Жару она переносила легко, даже не скинула свой тяжелый халат, только над бровями блестели бисеринки пота.
— В деревню часто приходят... чужие люди?
Уля быстро пожала плечами. Похоже, она не очень поняла суть вопроса.
— Лектор приезжал. Из района. Еще заготовители, продукцию принимать. А один раз даже кино показывали.
Она оживилась.
— Погасили свет в клубе, повесили белую тряпку, и там... ох ты! Картинки двигаются, смешно так. Большой город показывали. Люди за гробом шли, играли веселую музыку. Еще друг друга дудками по голове били.
— «Веселые ребята», — сказал он, — да... .
Нет, вряд ли заготовители. Просто кто-то приходит тайными горными тропами, граница здесь, в горах до сих пор линия чисто умозрительная.
— Почему играли веселую музыку, если похороны? У вас всегда так делают?
— Нет, — он в затруднении наморщил лоб, — это комедия, для смеха, понимаешь... Там не было покойника, просто они так тренировались. Учились хорошо играть музыку.
— Когда ты возьмешь меня в город, я тоже буду смотреть, как они ходят по улицам за гробом!
— Думаю, — сказал он, — что они уже больше не ходят по улицам за гробом. Они уже научились играть.
— Тогда, — она чуть заметно пожала плечами, — я просто посмотрю на дома. Я видела, там очень большие дома. Они там еще есть?
— Да, — сказал он, — большие дома еще есть.
Он возьмет ее в город? Он обещал ей? Или нет? События прошедшего дня воспринимались как-то смутно, колебались, казались то больше, то меньше, словно видимые сквозь линзу раскаленного воздуха. Черт, как вообще все неловко получилось. Далеко впереди, у самого горизонта в небе дрожало пятно света. Солончак? Озеро? Впрочем, подумал он, неважно, если озеро, то наверняка соленое, с дурной мертвой водой.
Мухи стали кружиться у двух привешенных к поясу птичек — и откуда только они тут берутся? Уля обеспокоено потянула носом, потом печально сказала:
— Плохо. Нужно скорее съесть.
Запеченные в наспех вырытой глиняной яме птички показались необычайно вкусными, но чтобы протолкнуть их в пересохшее горло, ушла почти вся вода. Девчонка, впрочем, уверяла, что вскоре, ближе к закату, они выйдут к воде. Врала? Или и впрямь чуяла воду? Звери и птицы наверняка способны определять, где вода,даже с расстояния нескольких километров, но чтобы человек...
— Ты больше не боишься, что нас найдут по запаху дыма? — на всякий случай спросил
Уля равнодушно пожала плечами.
— Сейчас не опасно. Вечером будет опасно. Надо спешить. Нужны силы. Нужно есть.
— Вот как, — неловко сказал он, — значит, вечером...
Рытвины и трещины в почве сменились плотным жестким грунтом, и он вдруг понял, что они идут по старой, убитой, припорошенной пылью дороге. И это в пустынной местности, где до ближайшего города несколько дней нужно трястись на грузовике?
— Откуда дорога, Уля?
Девочка рассеянно отозвалась:
— Когда-то давно. Большой человек. Много людей. Очень давно.
Он знал: везде, от гор до соленого внутреннего моря, ходили рассказы о воинах Чингисхана, точно могучий поток переваливших через здешние холмы и пустыни. Местные жители уверяли, что странные пирамидальные насыпи камней, возвышающиеся тут и там, поставили по велению грозного хана его воины, каждый всадник положил по камню, а в результате — огромные насыпи по всей выжженной степи. Но не по дороге же они скакали на своих мохноногих лошадках?
Местность вокруг мало-помалу начала оживать: пролетели с гортанными криками белобрюхие рябки, с неба доносились песни жаворонков, а высоко над ними парил черный крест ястреба. Он машинально было потянулся к ружейному ремню, но Уля быстро положила ему на локоть маленькую смуглую руку.
— Нельзя, — сердито сказала она, блестя зубами, — нельзя. Зачем?
И правда, зачем? Он вдруг подумал, что и не заметил, как его страстный интерес ко всему живому превратился в механическую тягу к убийству. Но когда-то же это произошло.
До сих пор он отговаривался тем, что его профессия важна для науки. Что тихони студенты, громогласные шумные аспирантки с папиросой в желтых, с обкусанными ногтями на пальцах, старенькие профессора (очки в тонкой золоченой оправе, козлиная бородка, бледные руки в старческих пятнах — когда эти люди последний раз были в поле?) будут изучать привезенные им из дальних странствий бесценные экспонаты, наверняка узнают что-то новое, важное и интересное. Что? Что вообще можно узнать, рассматривая шкурку мертвой птицы, мертвого зверя — пускай и обработанную по всем правилам таксидермического искусства? Определить их принадлежность к редкому и исчезающему виду? Ну ладно, определили. Дальше-то что?
— Извини, Уля, это я так, по привычке.
— Ты тоже будешь большой человек, — непоследовательно сказала Уля, — тебе не надо будет убивать. Покажешь пальцем — и все.
— И все... Ясно. Долго еще идти?
— Нет.
На рыжем иссохшем грунте наконец-то появились тени. Свет, отбрасываемый в небо далеким солончаком, сделался алым — в потемневшем глубоком синем небе плавало огненное пятно. Уля начала беспокоиться, она вздрагивала и быстро, торопливо оглядывала окрестности, точно вот-вот готовая вспорхнуть птичка.