Журнал «Если» 2010 № 2
Шрифт:
— Спасибо, но они не нужны нам. Мы можем изготовить еще столько, сколько потребуется, а те, которые находятся у вас, уже наверняка сильно испорчены и ни на что не годятся. Но все равно, повторяю, спасибо!.
— Почему наша планета кажется вам прекрасной?
В течение нескольких секунд парламентер выдерживал паузу. Потом воскликнул:
— Послушайте, но я просто не знаю!. Она такая красивая, вся голубая и зеленая! И очень живая!
— Он лжет, — оповестила нас Мальбар. Не знаю, как ей удается делать
— Вы можете сказать еще что-нибудь о нашем уничтожении?
— Нет. Просто наслаждайтесь этой перспективой.
— И как же это будет выглядеть?
Пауза. Потом:
— О, это будет великое зрелище!
На сей раз пауза затянулась еще дольше. Наконец инопланетянин добавил:
— В любом случае сохраняйте спокойствие, ведь мы… — он долго молчал, прежде чем закончить свою мысль: — Возможно, мы никогда и не вернемся. Выбросите из головы плохие мысли, ведь может оказаться так, что на вашей планете вовсе нет того, что должно было бы быть. Мы до сих пор обсуждаем этот вопрос… Спасибо за все, друзья, и до свидания!
На этом связь оборвалась.
Дамокл (так его окрестил Галимар, который очень любил классиков античности) был первым инопланетянином, которого мы захватили живым.
Это случилось вскоре после контакта с парламентером.
Мы нашли этого типа спящим мертвым сном на скамье одной из площадей недели через две после того, как башни пришельцев исчезли. Он не оказывал сопротивления и ничего не говорил. Его третий глаз был закрыт, и признаки жизни проявляло лишь заднее лицо. Переднее же было, как у трупа. Мы предполагали, что резервов жизнеобеспечения в скафандре пришельца осталось всего на несколько часов.
Мы не знали ни его возраста, ни пола, ни статуса в иерархии чужаков. Сказать по правде, они все были на одно лицо. Однако этот дышал и, казалось, еще сохранял силы, хотя уже не двигался и не принимал ни еду, ни питье.
Мы подготовили камеру с тем же составом воздуха, который имелся внутри его скафандра, но это не вызвало никаких перемен в поведении пришельца. Он неподвижно лежал на гравитационном тюфячке.
Но однажды утром, спустя тринадцать месяцев, чужак поднялся и начал говорить с нами. Он владел несколькими земными языками и выглядел таким воодушевленным и жизнерадостным, что мы предоставили ему кое-какие приборы. Отныне он постоянно был занят. На него напал волчий аппетит, он ел за троих, а красное вино привело его в совершенный восторг. Как и компьютерные игры. Держался инопланетянин очень дружелюбно, и его абсолютно не беспокоил тот факт, что он военнопленный и находится в заточении…
— У него начинается очередной приступ, поэтому нельзя принимать на веру какие бы то ни было его заявления, даже если он будет делать их с серьезным видом, — предупредил меня Галимар.
— Знаю, Гал. Но я все равно пойду к нему в камеру.
Сначала они не прислушались ко
После переговоров с инопланетным парламентером мы провели анализ беседы. Ограниченный круг лиц. Только «восемь безумцев», как называл нас Президент.
— Сейчас мы знаем не больше, чем раньше, — заявил Президент, когда мы подключились к его каналу виртуальной связи.
— В том числе и о них самих, — пожаловался советник по биохимии.
— Нет, кое-что нам известно, — несколько бесцеремонно вмешался я.
Я был самым молодым из советников, и предполагалось, что я не должен столь открыто им перечить.
— Ну да, например, что они намерены уничтожить нас в шестьдесят седьмом или шестьдесят восьмом году, — иронически скривился биохимик.
— Слушаем тебя, Орлан, — отрывисто сказал Президент.
— Мы знаем, что чужакам известно такое явление, как депрессия, — сказал я и смутился, потому что мои слова прозвучали довольно глупо.
Что ж, нам это явление тоже известно, — попробовал помочь мне Президент, который всегда благоволил мне. — Что ты хочешь этим сказать, Орлан?
— По крайней мере, как показал предварительный анализ, парламентер, говоря о нашей возможной реакции на его сообщение, имел в виду именно депрессию, — напомнил я. — И это была вовсе не метафора.
— Откуда ты это знаешь? — осведомился программист, который питал врожденное отвращение к нормальному человеческому языку и особенно к лирическим отступлениям.
— Что ж, Орлан, возможно, прав, — вступила в разговор лингвист Мальбар. — Инопланетянин ни разу не прибегнул к метафорам. Для того чтобы описать людей, он воспользовался сплошным перечислением наших органов, причем старательно подчеркивал их количество. Ему оставалось лишь назвать все элементы таблицы Менделеева!
— Ну а при чем тут депрессия? — фыркнул биохимик.
— Пока что все вполне логично, — сердито возразил Президент. — Продолжай, Орлан.
— Есть и другая причина считать, что это была не метафора.
— Какая же?
— Клиническая депрессия является отнюдь не единственной нормальной реакцией на уничтожение, по крайней мере для людей. Под угрозой смерти могут возникать такие чувства, как грусть, возмущение, оцепенение, но не обязательно клиническая депрессия.
— Может, он употребил это слово, не зная его значения? — предположил программист.
— Что скажете, Мальбар? — спросил Президент.
— Чужак употребил триста двадцать человеческих понятий без малейшей ошибки: в течение всего его монолога семантические анализаторы показывали погрешность меньше 0,1 %. Он отлично знал, что означают его слова.
— Даже когда произнес: «Добро пожаловать на уничтожение»? — мрачно спросил биохимик.
— В том числе, Уго, — невозмутимо ответствовала лингвист. — Во многих культурах к смерти относятся с благоговением. И в этом отношении анализаторы также не нашли ничего необычного.