Журнал Наш Современник №12 (2002)
Шрифт:
— Держись от них подальше, — шепнул Тарабаршин Андрею. — Ельцинские боевики. Он велел весь аэродром своими людьми обставить.
— Да пошли они куда подальше, — махнул рукой Андрей. — Бардак кончается. Президент вернулся.
— Так он тебе и кончился. Держи карман... Впрочем, вскоре все сами увидим. На аэродроме явное двоевластие. “Девятка” хоть и здесь, но парадом уже не командует. А это — признак! И летит он с Руцким, на ельцинском самолете, а не на своем, не на союзном. Понимаешь, что это может значить?
— Может — не может, — пожал плечами Андрей. — Да хоть на тачке приехал или на коне прискакал. Он президент, его власть. Никто его от президентства не отстранял. А Ельцин, если его самого послушать, так только за восстановление
— Ты что, его не знаешь совсем? Это ты не про Горбачева говоришь. Про кого-то другого, — помрачнел Тарабаршин. — Он и раньше-то ничего решить не мог, только по течению плыл да пустословием занимался. Ему главное — самому опасных решений не принимать и за последствия не отвечать. А сейчас и подавно. Страху в Форосе натерпелся. Раиса Максимовна, поди, масла в огонь добавила. А вдруг с дочкой что случится? Промахнулись мы, Михаил Сергеевич... А он тоже не знает, куда податься. Своим не верит и Ельцина боится. Он же голый, на него палец наставь, и он руки поднимет. Президент ядерной сверхдержавы! Курица мокрая. ГКЧП, ГКЧП, — озлясь продолжал Тарабаршин. — Ах, путч! Какой путч? Это что, Павлов, Янаев и Крючков сами против себя путч проводят? Да на хрен он им сдался. Вся власть у них и так, без всякого путча. Ельцин путч делает, Андрюша. Ельцин! Ему власть захватить хочется! А наш дурень то ли не понимает, то ли сам себе в этом признаться боится. В общем, не борец он, а слабак. И предатель.
— Да ладно тебе. Не спеши. Так уж и предатель сразу. Инстинкт самосохранения даже у кошки есть. А он homo sapiens. И не только. Забыл, что в Политбюро случайно не попадают? Дураки и трусы сходят с дистанции. А он пробежал весь путь с барьерами от старта до финиша.
— Бывает, что бегают поперек поля. Разные бывают исключения из правил, — устало ответил Тарабаршин. — У тебя что, глаз своих нет, не видишь? Впрочем, пойдем поближе, посмотрим, что будет.
У трапа самолета томилась небольшая кучка гражданских и генералов с настороженными лицами. Шнырял глазами, переминаясь с ноги на ногу, министр иностранных дел Бессмертных, нервно оправлял мундир министр гражданской авиации Панюков, напряженно глядел перед собой круглолицый и лоснящийся жирком Володя Щербаков, видимо рассчитывавший, что теперь-то, наконец, может ему улыбнуться фортуна и станет он премьером вместо путчиста Павлова. Среди встречающих не было никого, кто мог бы сойти за людей значительных, играющих форвардов на бурном московском политическом стадионе. Так, кучка скромных просителей, одни из которых надеялись на прощение от разгневанного хозяина, другие — на то, что обломится им ненароком в этот смутный час какая-либо милость, а третьи решили просто побыть здесь. На всякий случай. Были и четвертые, чтобы присмотреть за остальными и тут же доложить. Каждый своему хозяину. Хозяева же утруждать себя встречей президента СССР явно не захотели.
Дверь самолета нерешительно отворилась, и на площадке трапа появился усатый Руцкой с автоматом наперевес. Вице-президент с автоматом — это уже было что-то необычное и неприличное. Зачем самому-то, если на то люди есть? Но то ли это было невдомек полковнику ВВС, внезапно вознесенному на вершины государственной власти, то ли солдатское рвение превозмогло робкие ростки только начинающего пробиваться в его простецком мозгу понимания своей новой роли. Грозно озираясь по сторонам, Руцкой сбежал с лестницы и остановился в ожидании появления главной фигуры театрального действа. Было ясно, что командовать этим действом собрался сам Руцкой и был готов решительно оттеснить в сторону любого другого претендента, для чего, видимо,
— Вот дурак усатый, — бросил в его сторону Тарабаршин. — Это он примером Ростроповича вдохновился. Тот в Белом доме сейчас сидит и с автоматом фотографируется. Боится, поди, этого автомата сам до смерти. Как бы куда не туда не нажать. Реклама! Старым делается, сил нет репетировать, играет все хуже. А тут как на счастье этот путч подвернулся. Теперь, гляди, еще лет десять продержится, и вместе с ним его Галина.
Тем временем в проеме двери появилась лысина Горбачева с известным всему миру черно-багровым родимым пятном. В его лицо немедленно впились не только десятки пар глаз на аэродроме. На президента смотрела в телевизоры вся страна. Он знал, разумеется, об этом. Несостоявшийся актер самодеятельности в прошлом опять старался сыграть на публику. Вернее, он знал, что надо играть, но вновь на беду свою не решил, какую же лучше роль. Пока он сходил по трапу в своем летнем светлом пиджачке без галстука и курортных помятых брюках, лицо его успело изобразить то печаль и задумчивость по поводу испытанных обид и окружающей его подлости, то гнев и решительность в сторону перепуганной группки царедворцев у трапа, то безадресную самодовольную улыбку.
Следом спустилась Раиса Максимовна. Ее актерская заготовка была совершенно однозначна. Усталое расстроенное лицо. На плечах не то плед, не то какое-то пончо. Одна рука придерживает маленькую внучку. Другая вроде бы не совсем в порядке.
— Говорят, у нее там после путча в Форосе инсульт случился, — уважительно зашептались зрители. — Смотри, как переживала за мужа, за семью! Ну, он теперь, конечно, со всеми рассчитается. Кто Раису тронул, тому несдобровать. Это у него не заржавеет. Он в свое время и Ельцина из ЦК из-за нее выгнал, чтобы глупостей больше не болтал.
На остальную публику, следовавшую за Раисой Максимовной, никто уже особого внимания не обращал. На кого там смотреть? Вон дочка, вон охранники, вон усатый седой Черняев. Ну и хрен с ними. Что Мишка-то будет делать?
Что он делал, было не совсем ясно. Казалось, что-то говорил встречавшим, но делал это отрывисто и с начальственным небрежением. Потом вовсе отворотился. Стремительно подъехали машины. Тяжелый президентский “ЗИЛ”. Черные “Волги”. Начал жестикулировать Руцкой. Похоже, убеждал в чем-то Михаила Сергеевича. Машины пока стояли с распахнутыми дверцами. Тот колебался, а затем, отвернувшись от президентского “ЗИЛа”, решительно плюхнулся в черную “Волгу”. За ним в машину полезла Раиса.
— Ну, все ясно, — с горечью констатировал Тарабаршин. — В РСФСРовскую машину сел под охрану ельцинят. Вот так-то, Андрей. Считай, он сейчас всех своих сдал. И Союз, и КПСС, и прежних дружков, и тебя, дурака, и меня тоже. Всех, кто на него в эти годы работал, в него и в его перестройку поверил, кто его выкормил, выучил, к власти привел. От всех и от всего отрекся. Ну, теперь, правда, и от него все отрекутся. И свои, и чужие. Единожды предав...
— Да кто же поверит, — закончил фразу Андрей.
— Никто не поверит, — вздохнул Тарабаршин. — Никто: ни Ельцин, ни свои. Только он сам этого еще не понимает. Будет пытаться играть в политику на посмешище ельцинят и на наш позор. Попомни слово.
Тарабаршин решительно повернулся и зашагал во тьму.
— Здоров ты других осуждать, — прошептал вслед ему Андрей. — А где вы все пару дней назад были: и твой КГБ, и непобедимая и легендарная. Кормили вас, кормили, славили-славили, надеялись на вас... А вы? Со шпаной у Белого дома разделаться побоялись. Аники-воины! Горбачев страну бросил? Иуда? Да, но он ли один? Не настает ли на Руси черное время иуд и всеобщего отступничества? Апостолы предали Мастера, а наш Мастер предал и народ, и веру, и учеников. Да, матушка Россия, слагаешь ты на глазах сюжеты почище библейских. В Библии, пожалуй, такого нету. И у Шекспира тоже. У нас есть своя российская Библия. Салтыков-Щедрин. История города Глупова.