Журнал Наш Современник №5 (2002)
Шрифт:
Михаил Борисов остался жив. Хотя это абсолютно не соответствует логике тех сражений, в которых он участвовал. До сих пор дивясь этому чуду, он находит ему одно объяснение: “Судьба!” А я добавляю: “Судьба, Миша, это Бог. Не все осколки и пули отвел он от тебя — они не раз продырявили твою солдатскую шкуру; не от всех мин и снарядов уберег — они не раз пытались отвеять твою душу от тела; но главный, смертельный удар он все-таки отвел от тебя...…”
В 1941 году Мише Борисову исполнилось семнадцать лет (родился 22 марта 1924 года). Услышав по радио, что война, предчувствием которой жил народ, началась, он тут же, тайком от родителей, побежал в райвоенкомат — именно побежал (нынешние “мальчики” не поверят) “записаться
У крыльца военкомата таких, как он, табунилось уже человек пятнадцать, и он крепко обругал себя, что прибежал не первым... Выстоял очередь. Предстал пред хмурые очи комиссара: “Хочу на фронт... добровольцем”. Тот твердо ответил: “Исполнится восемнадцать — приходи!” — и хлопнув ладонью по заявлению, смахнул его в стол.
Но “доброволец” не сдался, стал упрашивать, даже, как он напишет потом, “слезу пустил”: “Ведь я же тогда не успею! Война-то кончится!”
“Успеешь! — мрачно ответил комиссар. Но вдруг, покусав губу, добавил: — Хочешь в военное училище?.. Из пушки стрелять научишься...” — “Хочу!” — почти выкрикнул “доброволец”, боясь, как бы комиссар не передумал.
Училище находилось в Томске. Приехал. Поступил. Месяцев пять, не больше, покрутился возле пушек, а в конце декабря 1941 года оказался уже на фронте. Боевое крещение принял в Крыму в составе морского десанта, высадившегося под Керчью. Немцы, не ожидавшие неприятностей со стороны моря, в панике бежали, бросив всю технику, в том числе пушки и целый штабель ящиков со снарядами.
Увидев такое богатство, молодой артиллерист по-мальчишески обрадовался! Еще бы! Представлялся случай избавиться от ротного миномета, с которым он высадился на берег, и заняться прямым своим делом... Немецкая пушка, убедился, немногим отличалась от нашей, советской. Вместе с солдатами заставил ее повернуться куда следует... Поработал на ней, что называется, всласть! Мысль, что лупит по немцам из немецкой же пушки, неимоверно воодушевляла!
Однако бои за Керчь с каждым днем все больше ожесточались. Росли потери. Ранило (первый раз!) и тяжело контузило и Мишу Борисова, причем — вот судьба! — не раньше не позже, в день рождения — 22 марта 1942 года, когда ему исполнилось уже восемнадцать лет. Кто вынес его с поля боя, кто отправил в тыл, он не знает и сегодня: в сознание пришел лишь в госпитале, в городке с незнакомым названием Ессентуки...
То ли врачи постарались, то ли молодость взяла свое — через месяц встал на ноги, а через полтора, в конце мая, был снова в строю, получил направление в 14-ю стрелковую (гвардейскую!) дивизию, находившуюся на переформировании, а в ней определен в артиллерийский дивизион, первым номером, то есть наводчиком противотанковой пушки — “сорокапятки”. Эту, довоенного образца, 45-миллиметровую пушечку хорошо знали на фронте все, особенно пехота, потому что, в отличие от солидных калибров, она почти всегда действовала на передовой, в боевых порядках пехоты, прямой наводкой била по пулеметным гнездам, блиндажам...
Здесь, в дивизии, его “боевой опыт” (опыт десантника) не был проигнорирован — его солдатские погоны украсили две лычки: “Младший сержант!” Вспоминает: “Гордился этим званием! Очень!” Потом будущий поэт воевал на Дону, на правобережном плацдарме; в потрескавшихся от жары, почти каменных степях на подступах к Сталинграду, освобождал Украину... “Сорокапятку” сменил за это время на грозную для врага 76-миллиметровую противотанковую... В бою на окраине совхоза “Челюскинец” Ворошиловградской области она показала себя особенно хорошо. Довелось бить по пехоте буквально в упор: “фрицы” предприняли там “психическую”. И здорово получилось! Более ста зеленых мундиров остались лежать на снегу. Было это 12 февраля... А 22 марта, там же, на Украине, его снова
Запомнилось и еще одно событие той поры: его приняли в партию. В политотделе бригады, вручая билет, сказали: “Будешь комсоргом! Дивизиона!.. Девятнадцать лет — за тобой пойдут!” Приказы в армии, как известно, не обсуждаются...
...А война в то лето перевалила уже через двухлетний кровавый рубеж. И конца ей не было видно... Мише Борисову, уже сержанту, она приготовила к этой дате новое, и теперь уже можно сказать со всей определенностью, главное испытание .
...Назревала битва на Курской дуге. Артдивизион, в котором служил он в должности комсорга, занимал огневую позицию фронтом на Прохоровку, которой завтра предстояло стать известной не только всей России, но и Европе...
Ранним утром комсорг дивизиона Михаил Борисов, соблюдая маскировку, пробрался на батарею старшего лейтенанта Ажиппо. Что скрывать — тревожно было на душе. Знал уже, как, впрочем, знали и батарейцы, что выступ Курской дуги — это, по сути, клин в оборону противника. И не надо было обладать полководческим гением, чтобы угадать намерение немецкого командования — отрубить этот клин, прорвав нашу оборону у его основания, справа и слева, окружив, а потом уничтожив сосредоточенные в нем войска.
К полудню комсорг успел посидеть (по-фронтовому — “покурить”) в каждом орудийном ровике, старался приободрить солдат, особенно комсомольцев, новичков, для которых предстоящий бой станет в подлинном смысле боевым крещением.
...Внезапно над батареей взлетел резкий, как выстрел, крик: “Танки по фронту!” Клацнули затворы пушек. Наводчики замерли у окуляров панорамы…... “Не стрелять! Подпустить ближе!” Командир, наблюдая за танками (насчитал 19 штук), понял, что они не замечают пока батарею, хорошо замаскированную. И этим глупо было бы не воспользоваться... Но через минуту-другую он же срывающимся голосом рявкнул: “Огонь!”
Три пушки почти синхронно подпрыгнули, изрыгнув пламя и дым. Четвертая почему-то замешкалась. Молодой наводчик судорожно работал маховиками наводки, а руки не слушались его... Сержант Борисов подскочил к пушке, оттолкнул салагу, сам приник к окуляру панорамы. Через мгновение пушка, как бы оправдываясь за промедление, рявкнула, что называется, во всю глотку, цель, выбранная ею, вспыхнула... Точными оказались и второй, и третий выстрелы.
Не зевали и другие расчеты: перед фронтом батареи горело уже шесть танков. Остальные начали обходить батарею, продолжая бить по ней из пушек и пулеметов. Ничего не скажешь, стрелять ребята тоже умели. Разнесло в щепки одно орудие, другое... Комсоргу повезло: успел сделать еще несколько прицельных выстрелов, пока взрывом не завалило пушку на бок, а его не бросило на бруствер. Приподняв голову, увидел: четвертое орудие цело! К нему, пригибаясь, бегут комбат и взводный... Рванулся туда же: “Снаряд, быстро!” — крикнул, прильнув к окуляру. Пушка выстрелила... почему-то беззвучно... “Тигр” закрутился на одной гусенице... Вторым снарядом добил его... Тот, что шел справа, начал пятиться, повернулся бортом...… Сержант не прозевал этого мгновения, поймал борт в перекрестие, пушка подпрыгнула, и опять бесшумно...
Кто мог более подробно рассказать об этом бое, длившемся, как показалось Мише Борисову, бесконечно долго, а на самом деле, как ему сказали, не более десяти минут? Пожалуй, только генерал, наблюдавший за ним в бинокль с командного пункта...… Один за другим у него на глазах вспыхивали танки... Но гибли и орудийные расчеты...… он видел, как к “живой” еще, но замолкшей пушке (расчет был срезан пулеметом) стремительно, в три прыжка, подскочил какой-то солдатик, схватился за маховики наводки, и она, напрягшись всем своим железным телом, тут же извергла острый язык пламени в сторону “тигров”, и еще раз. И еще... Но вот скрылось за черным кустом разрыва, замерло и это орудие...