Журнал Наш Современник №8 (2001)
Шрифт:
И в бунгальские степи уходят пути,
И от посвиста злого уже не уйти.
Так встречай меня, небо, багряной рекой,
За бугром, где ковыль, тишина и покой.
Судя по стихам, он чувствовал нависшую над ним угрозу. Меня известие о смерти Дмитрия Михайловича застало сразу по возвращении из Норвегии, неделю спустя. Еще не веря в случившееся, позвонила Маслову. Виталий Семенович подтвердил. Я спросила, был ли кто из наших на похоронах. Он хотел было ехать сам, но не
Ноябрь 1997 года. Наше путешествие в Черногорию подходило к своему логическому завершению. Дмитрий Михайлович читал и читал свои стихи. Причем делал это очень профессионально, как хороший актер, вкладывая в каждое слово чувства и душу. В стихах ему было легче высказать свои тайные мечты и желания, нежели в прозе. Рассказывал о том, как ездил в Стамбул. Эта поездка необходима была для написания некоторых сцен романа. Там же родилось и его стихотворение, посвященное этим местам.
Город спит, непривычно тих.
Над Стамбулом светлеет небо,
Ни ковров, ни торговок хлебом
На брусчатых твоих мостовых.
До свиданья, волшебник старый,
Или, лучше сказать, прости!
По горбатым твоим бульварам
Мне уж более не брести.
Не сидеть на истертых плитах
Византийской глухой старины,
Не искать в мусульманских ликах
Отраженье другой страны.
Буду тихим анахоретом
Вспоминать, прекращая спор,
Как игольчатые минареты
Завораживают Босфор.
Но и в сутолоке России
Не забудутся никогда
Дивный купол Святой Софии,
Стен зубчатая череда.
До свиданья, волшебный город,
Или, лучше сказать, прости!
До скончанья столетних споров
Нам и нынче не добрести.
В перепутьях второго Рима
Заблудились наши мечты.
До свиданья, невозвратимый
Город вечности и суеты.
Кто для меня Балашов? Это и путевка в большую литературу, так как давал рекомендацию в Союз писателей, верил в меня, и, конечно, человек, которого я и воспринимала именно как человека и только уже потом — как мыслителя, политика. Политика дело переменчивое — сегодня такая, завтра другая, а Россия держится прежде всего на любви.
Одиночество.
Адриатики вечный прибой.
Никатрис золотистые плечи
Не видны на тропинке крутой.
Изгибаясь, несет амфору
С молодым фолермским вином.
Ночью к ней проберется в камору
Молодой пастух Антином.
Он не знает стихов Гомера,
Он в навозе по целым дням.
Никатрис, молодая Венера,
Почему ты не любишь меня?
Почему так победна юность,
Так стремителен времени бег?
Почему, неприметно сутулясь,
Разрушается человек?
Я гляжу на раскрашенный мрамор
В окружении пиний и роз.
Мой устроенный мир из камня,
Что ты мне на закате принес?
Одиночество и отчаянье,
Адриатики злой каприз.
Ты хотя бы взгляни на прощанье,
Я люблю тебя, Никатрис!
Это стихотворение Дмитрий Михайлович посвятил Светлане Чемодановой, участнице Славянского Хода, и еще при жизни разрешил привести его в своем очерке о нем, если я таковой напишу. Мне было интересно, как он, большой писатель, относился к тому, что в такую трудную поездку, как Славянский Ход, отправились путешествовать и мы, женщины.
— Если бы мы поехали с оружием в руках на фронт, то, по-видимому, нужны были бы одни мужчины. А так как мы поехали с совершенно другой миссией, то, стало быть, здесь нужны были женщины. Возникает иная психическая сложность, иное наполнение.
— Дмитрий Михайлович, что для тебя любовь?
— Я в любви всегда был человек невезучий, не умел ухаживать, всегда стеснялся. Кстати говоря, это где-то губительно сказывалось и на моей творческой работе, во всяком случае, мне часто было очень трудно писать любовные сцены... Кроме того, я слишком поздно догадался о нерасторжимости связи сексуальных, любовных чувств человека с творчеством вообще, в широком смысле. А связь эта есть. Причем влюблялся я очень легко, а разлюблял трудно, и это всегда сидело во мне как заноза в сердце, иногда многими годами.
Художественное творчество нерасторжимо с влюбленностью. Это нормально, когда человек творчества влюбляется.
Убийцы Дмитрия Михайловича думали смертью оборвать жизнь русского писателя, навсегда закрыть ему рот, но они просчитались. Этот Голос Правды теперь еще более сильно зазвучит в его исторических романах, многочисленных очерках, в стихах, которые я и хочу хоть с запозданием, но явить миру.
Головой в золотой пыли.