Журнал «Вокруг Света» №01 за 1970 год
Шрифт:
— А тем не менее на единицу площади там дичи больше всего. И, может быть, это покажется странным, тут нет ничего удивительного. Когда-то почти во всей Европе — об этом времени уже забыли — взаимоотношения между людьми и дикими, животными строились просто. Звери были сами по себе, человек со своим хозяйством сам по себе, охотники охотились, крестьяне оберегали стада от волков, тем все и кончалось. Ну и завершилось это в конце концов истреблением. Исчезли кабаны, стал большой редкостью благородный олень; где-то, кажется в Англии, лет сто назад поставили памятник последнему волку; в индустриальных странах девятнадцатый век, казалось бы, подвел черту под тем, что некогда было главой истории человечества — охотой. А сейчас происходят любопытнейшие вещи. В Шотландии, например, земледельцы нередко сами превращают свои поля в заросли кустарников, отдают угодья дикой природе, чтобы там селились и размножались
— Но не из-за любви же к природе они так поступают?
— Конечно. Побуждает их так поступать голая экономика. Мясо диких зверей и птиц содержит многие важные для человека аминокислоты и витамины, которых в мясе домашних животных не хватает. Поэтому ценится оно дороже. Поэтому в некоторых районах ряда стран оказалось выгодней создавать условия для процветания диких зверей и птиц, чем разводить скот. Человеку нужны, необходимы звери и птицы даже в самом прямом, утилитарном смысле. Известно, что в нашей стране доход от диких копытных и пернатых выше, чем от пушных. И это не потому, что мы мало заготавливаем пушнины, мы ее заготавливаем много, соболя, например, мы берем как в самые лучшие времена минувших столетий. Но мясной дичи мы заготавливаем еще больше, и резервы ее очень велики. Огромны они и в других странах. Скажем, в Польше «проблема зайца» выглядит таким образом: там в среднем на каждые сто гектаров приходится по двадцати пяти зайцев. А цена на мировом рынке пары зайцев — восемнадцать долларов (между прочим, тонна угля стоит значительно дешевле). Вот и считайте выгоду. С помощью биологии и математики польские ученые разрабатывают сейчас оптимальную структуру популяции (населения) зайцев и за счет этого собираются удесятерить эту свою статью доходов. Я нарочно нажимаю сейчас на меркантильную сторону дела, потому что представления многих об охоте и охотничьих хозяйствах строятся на чистых эмоциях.
— Скажите, а польские крестьяне, как они относятся к зайцам?
— Хорошо относятся. Я понимаю, что вы имеете в виду. Существует представление о якобы неустранимом антагонизме между дикой фауной и культурным сельским хозяйством, животноводством. Не существует такого антагонизма! При правильном научно обоснованном ведении хозяйства вообще никакого антагонизма быть не может. Наоборот. Вот серая куропатка. Там, где она есть, там, где ее много, там полям не нужны никакие химические меры защиты против насекомых-вредителей. Потому что серая куропатка защищает от них поля лучше всяких пестицидов. Там, где есть дичь, урожай всегда выше — что может быть лучше? Поэтому дикие звери и птицы снова приходят к нам, верней, мы их сами приводим к порогу своего дома. Я уж не говорю о том, что без них наша духовная жизнь гораздо беднее и суше, это обстоятельство важнейшее, но тут доказательства, думаю, излишни. Сейчас об этом много, умно и проникновенно пишут.
— Так что же, в перспективе мы, возможно, будем сознательно сокращать культурные ландшафты?
— Не думаю. Это коснется только малопродуктивных для сельскохозяйственных культур и животноводства районов. Особенно засушливых, где почва в результате выпаса разрушается необычайно легко. Выражение «овца открывает дорогу пустыне» не просто красивый оборот. А дикие копытные никогда не повреждают почвенный покров. Эволюция здесь все ювелирно отрегулировала; ведь если бы дикие копытные уничтожали пастбища, они просто погибли бы!
Использование достаточно продуктивных сельскохозяйственных угодий для разведения оленей в Шотландии и вилорогих антилоп в США определяется высокими ценами на мясо дичи и интересом к спортивной охоте. Положение в нашей стране иное. Наш путь — это не замена животноводства охотничьим хозяйством, а индустриальные методы разведения дичи и поддержания численности диких животных в зоне культурных ландшафтов на достаточно высоком уровне. Несомненно, что не менее восьмидесяти процентов сельскохозяйственных угодий могут быть местообитанием диких зверей и птиц с пользой для того же сельского хозяйства, если звери и птицы подобраны так, что они не вступают в противоречие с основной формой землепользования. Тем более неудоби, пустоши, от которых нам нет никакой выгоды, способны приносить значительный доход, если мы подумаем, кем и как их заселить. А лес? В лесу можно брать одну только древесину. А можно подходить к лесу комплексно: брать и древесину, и дичь, и ягоды, и грибы. Так вот во втором случае лес дает вдвое больший доход! Вдвое! Симбиоз сельского, лесного и охотничьего хозяйства — вот что сейчас главное. В той же Чехословакии или Венгрии — высокоразвитое сельское хозяйство, но это страны также и высокоразвитого охотничьего хозяйства. На полях и неудобях там серая куропатка, косуля, фазан, в немногочисленных лесах — лань и благородный олень (да, да, тот самый
Вспомним фазана. Он завоевал всю Европу! Но каким образом? Вот это очень любопытно — каким образом. Фазанов выводят в инкубаторах, и подросших цыплят затем выпускают. На этом все заботы человека кончаются.
Фазаны, как и положено диким птицам, сами кормят себя. Они питаются насекомыми и, следовательно, все лето охраняют поля. А осенью они начинают поедать семена, но при этом семена одних только сорняков. Осенью на них устраивают охоту. В северных странах их выбивают стопроцентно, поскольку фазаны не могут там зимовать. А весной цыплята снова выходят из инкубаторов.
То же самое сейчас делают с уткой в Италии и Югославии. Кроме того, уток там еще тренируют, чтобы они летали строго определенными путями, — так легче добыть их осенью.
Вот это и есть индустрия охотничьего хозяйства. Та самая техника, которая некогда вытеснила диких животных и едва совсем не уничтожила их, теперь возрождает фауну в грандиозных масштабах.
— А как обстоит дело у нас?
— Нам тоже есть чем гордиться. Помню, когда я еще был студентом, профессор демонстрировал нам рога последнего лося, убитого в Подмосковье. А теперь лоси заходят в Москву... Мы спасли их. А сайгаки? Исчезающее животное — казалось, немного времени, и оно вообще погибнет, а сколько их теперь! Их сейчас около двух миллионов, и мы теперь ежегодно и без ущерба для воспроизводства берем 200—300 тысяч животных. О соболях я уже говорил — они были на грани гибели, мы их восстановили полностью. Восстановлен кабан, косуля. Поголовье северного оленя за последние годы возросло в три-четыре раза. Хорошо идет расселение бобра — мы уже снова начинаем собирать «урожай» бобровых шкурок, хотя до идеала еще далеко. В скором времени мы восстановим благородного оленя. Восстановим горного кавказского козла — тура. Восстановим серну. И это отнюдь не все.
— А какое место в этой индустрии занимают звероводческие фермы? Разводить там диких зверей, вероятно, и проще и дешевле.
— Смотря каких. Звероводческие фермы — неотъемлемая часть нашего хозяйства, где удалось достичь выдающихся успехов. Цветная норка, например. Нет такого зверя в природе, не было и нет, его создали люди. О красоте его меха говорить не приходится. Тут звероводческие фермы незаменимы. При разведении лис и некоторых других животных они тоже незаменимы. Но мы не собирались и не собираемся разводить в клетках, допустим, крупных копытных, белку — это абсурдно и с точки зрения биологии и с точки зрения экономики. Для них у нас есть охотничьи хозяйства, есть заповедники, мы расселяем их, умножаем их численность, регулируем поголовье, но жили они и будут жить на воле.
— Все-таки это уже не совсем воля. Дикие животные, которых разводят индустриально, расселяют согласно научным рекомендациям и заготавливают промышленными методами, — это уже отчасти полудомашние животные.
— Можно рассматривать проблему и так. Человек должен брать на себя роль управляющего природой. И если он рачительный хозяин, что ж, это прекрасно. Такой хозяин улучшает природу, помогает ей, лечит ее. Сейчас мы еще находимся меж двумя полюсами. На одном полюсе, скажем, звероводческие фермы, а на другом — животные, которые пока еще живут, как и тысячелетия назад. Но постепенно и они войдут в нашу орбиту. Это будущее. Если мы не станем управлять природой, заниматься охраной природы, заниматься как следует, научно, то нам же будет хуже. Рациональная эксплуатация — вот как я понимаю охрану природы.
Мы не можем ограничиться сейчас только охраной, разведением диких животных, их размещением и прочими благодеяниями, выбросив при этом ружье. Такая «благотворительность» причинила бы природе неисчислимые беды. Мы истребили или резко сократили численность хищников, отключили естественные регуляторы и теперь сами должны регулировать то, что раньше осуществлялось само собой. Вот пример. Мы восстановили лосей — хорошо. Но несколько лет назад их в Подмосковье оказалось столько, что это резко отразилось на состоянии лесов. (Чрезмерные стада лосей губительны для подроста). В одном только Серпуховском районе лесам был нанесен ущерб на два миллиона рублей! Нам пришлось сократить численность лосей вдвое — с двенадцати тысяч до шести. Если бы мы этого не сделали, то лосей погибло бы еще больше, потому что они уничтожили бы свою кормовую базу. Мы лишились бы и лосей и леса. И во многих других случаях может получиться нечто подобное. Мы обязаны собирать «урожай» с наших охотничьих угодий. Этого требует не только экономика, но и биология. Другое дело, что необходим разумный, научно обоснованный подход, иначе мы сами себя разорим. Мы уже знаем, например, что лосиное поголовье надо ежегодно в среднем сокращать на двадцать шесть процентов.