Журнал «Вокруг Света» №01 за 1982 год
Шрифт:
Случай заставил меня по-иному взглянуть на карту Байкала. Тот же случай стал причиной незабываемого путешествия... Изучая судьбы участников поиска «Земли Андреева», я встретил фамилию Алексея Пушкарева. Это он вместе с «геодезии прапорщиками» И. Лысовым и И. Леонтьевым обследовал ледяную пустыню к северу от Медвежьих островов в 1769—1771 годах. В карте, составленной геодезистами, Ф. Врангель даже спустя много лет, в 1821 году, не нашел погрешностей. И немудрено. Пушкарева и его товарищей направил сибирский губернатор Д. И. Чичерин «как состоянием их надежных, так и довольно геодезии знающих». Тот же Пушкарев семью годами раньше был послан на Байкал-море. Работал он в экспедиции Ивана Ивановича Георги, этнографа и натуралиста. Подштурман Пушкарев на лодке обошел
Пришлось прочитать немало книг, чтобы найти подробности истории картирования озера и участия моряков в этой работе. Все оказалось для меня откровением, но рассказать об этом что-то мешало. Знать о том, как делалась карта, и не иметь представления о способе плавания! Выдумывать подробности опасного путешествия? Нет, так не годится. Но где же выход? Побродить по берегу Байкала, сотворив эффект личного участия? Нет, не то. А может, прокатиться на корабле или на моторке? А как же XVIII век? Утлый дощаник, тяжелые весла, изматывающая гребля вдоль крутых берегов «славного моря»?! Но едва ли удастся там, на озере, найти легкую гребную лодку. Это я уже знал, когда несколько лет назад с экскурсией приехал в Листвянку, чтобы «из-за угла» взглянуть на сибирское диво... В лучшем случае можно достать тяжелый кунгас у рыбаков в их «мертвый сезон». Но далеко ли уйдешь на нем? И что делать с ним, когда случится ненастье? Кажется, выхода нет. Нужно либо в байдарку садиться, либо... строить не что близкое к стружку или дощанику, на котором пустился в плавание подштурман. Уже начал вразброс пролистывать журнал «Катера и яхты», ничего толком не решив, и вдруг вижу на маленькой схеме прерывистый путь лодки «Мах-4» Евгения Смургиса, которая из Карского моря нырнула в устье Енисея. Звоню в редакцию журнала.
— Что было дальше?
— От Дудинки вверх по Енисею пошел два года назад. Сами ждем от него материал...
Осталось написать письмо Смургису и надеяться, что еще не опоздал. Одно утешало: все-таки против течения. Енисей что море — широк, и течение быстрое. Куда он за отпуск уйдет от Дудинки? В лучшем случае до Енисейска. Из Дудинки туда 1583 километра. Из Енисейска до Байкала еще 1800 километров. То, что я знал о лодке, меня устраивало: только на веслах. Узнал еще, что идет Смургис по рекам во Владивосток. Но каков в точности маршрут: северный, по Лене, или южный, через Байкал к Амуру,— не знал...
Потом телеграмма: «Лодка в Иркутске, иду через Байкал. Об остальном при встрече в Москве». Вот так просто написано в телеграмме: «Иду через Байкал». Будто за грибами на тот берег реки... А эти сумасшедшие километры? Как он их преодолел?
Потом встреча в Москве. Кажется, мой послужной список в гребле Смургиса не смущает. Он лишь замечает вскользь, что на «резинке» да по течению — это совсем не то.
— Но мы идем,— сказал Смургис.
Мы идем, мы идем, мы идем. Так я повторяю до тех пор, пока до меня не доходит, что это и я тоже на веслах пойду через Байкал подобно первопроходцам...
Уже через месяц, прохаживаясь среди тополей в Читинском аэропорту и ожидая вылета в Москву, я снова и снова переживал наше плавание и размышлял о тех, кто открывал Байкал. О казаках и моряках, дерзнувших плавать в «священном море» будто где-нибудь на Волге, или Дону, или в Маркизовой луже — на Балтике. О людях, для которых не существовало трудностей, потому что их заменяла необходимость. О Евгении Смургисе... Думал о том, как он, взявшись за весла, невозможное сделал необходимым. По крайней мере, для себя. И о том небрежении к трудностям, которых так много на воде, когда идешь вопреки и навстречу потоку. Ловлю себя на том, что заговорил стихами Державина: «Спасет ли нас компас, руль, снасти? Нет! Сила в том, чтоб дух пылал...»
Когда самолет выпрямился и по проходу засновали люди, мой
— Вот оно, древнее темя Азии.
С геофизиком из управления Чита-геология, моим давним знакомым Пермяковым Валентином Степановичем мы успели о многом поговорить еще под читинскими тополями. Тогда-то я и услышал, что геологическая история Байкала тоже принесла сибирскому феномену мировую известность.
— В геологии начала нашего века господствовали взгляды австрийского геолога Эдуарда Зюсса. Его книга «Лик Земли», удостоенная медали имени П. П. Семенова от Российского географического общества, оказала заметное влияние на развитие представлений в геологии. Теперь его концепция о соотношениях складчатости в региональной геологии устарела, а зюссовский регион «древнее темя Азии» заменен «Байкальской системой рифтов»...
За бортом с высоты 11 тысяч метров отороченный снегом хребет Хамар-Дабан все еще скрывал от нас Байкал. Менялся угол зрения — и внушительные хребты сникали на глазах. Среди отрогов Яблонового хребта уже мирно струились ленты рек, синие от безоблачного неба. Рифты для меня были не совсем понятны, но древнее темя на огромном черепе Азии со шрамом Байкала... это звучало.
Валентин Степанович, примяв седую шевелюру, повернулся ко мне и продолжил:
— Глубокая тектоническая впадина, в которой лежит озеро, не имеет себе равных в мире. 1164 метра! Такого разлома на суше нет нигде. Байкальская складчатость тоже оригинальное явление и именуется «байкалид». Складки такого типа есть и в Азии и в Европе, но имя им от Байкала. С конца XVIII века стала популярной теория, что озеро возникло «насильственным способом, может быть, в связи со страшным землетрясением в виде провала». Так говорил в 1772 году академик Георги, шеф Алексея Пушкарева... Позднее в популярных изданиях озеро именовали «Ангарским провалом», поддерживая жуткую картину катаклизмов. Конечно, доля истины в этом есть, хотя причины возникновения озера — процессы горообразования, происходившие миллионы лет назад. Обычный срок жизни озера — десятки тысяч лет. А Байкалу — миллионы. Тоже феномен. Вот видишь — показалось «море». Какие хребты его окружают! Они и были причиной еще одной уникальности водоема: о нем узнали позднее, чем о других, довольно неприметных географических объектах. Но это уже история...
— Да, это уже история,— повторил я, думая совсем о другом.
Внизу разворачивалась панорама Байкала. Мы летели словно над гигантской картой, и с волнением я узнавал все виденное раньше... Неясная в розовом мареве стена Приморского хребта приближалась, и я, кажется, ощутил густой настой хвои, стекающий с крутых обрывов. Вскоре хребет стал просто острым срезом с яркой желтизной береговой черты в полукружьях бухт. Потом все вдруг исчезло: мощная облачность закрыла надвигавшийся горизонт, и лишь позади за краем облачного трамплина нестерпимо ярко синел Байкал.
Вид озера незабываем, но вернуться назад и снова все увидеть уже невозможно. Возвратиться в прошлое? Возможно ли такое?..
Гребной марафон Евгения Смургиса
Давно осталась позади плотина Иркутской ГЭС. Ангара, а точнее, Иркутское водохранилище разливалось перед нами все шире и шире. Прижавшись к правобережью, мы плыли у глинистых заиленных берегов, где торчали полусгнившие деревья. Вдоль уреза тянулись кущи берез, перемежавшихся с темной зеленью сосен и кедров; они оживляли пейзаж и манили к себе, но, подходя к берегу, мы снова натыкались на черные топляки и мутную зеленоватую воду.
— Надо идти к левому, там, кажется, есть осыпи.— Смургис всматривается в обрывистый левый берег. Весла ушли под борт, лодка развернулась — и яркое, слепящее солнце высветило атлетическую фигуру Евгения.— Пожалуй, самое время искупаться, а ты заступай на вахту.
— А как же купание в Байкале?
— А разве здесь не байкальская вода? Да и будет ли там так жарко?..— И Женя, словно освобождая место гребца, исчез за бортом, но через минуту сидел на крыше кокпита и тянулся к термометру в нише чуть пониже ватерлинии.