Журнал «Вокруг Света» №01 за 1982 год
Шрифт:
Движение в защиту Большого Барьерного рифа добилось приостановления бурения морского дна. Надолго?
Но прибрежных фермеров никто не может заставить контролировать сток насыщенных отходами вод. Удобрения, яды, ДДТ попадают с материка в море, отравляют воду в районе рифа и губят уникальную флору и фауну. Сточные воды городов тоже не делают море чище. И наконец, последнюю каплю в чашу бед коралловых рифов добавляют туристы. Они уничтожают рыбу, губят птиц, ломают живые кораллы и отрывают умершие, собирают устриц. А ведь и умершие кораллы, и ракушки — это тоже часть рифа, в них находят убежище и пищу мельчайшие живые организмы, необходимые для жизни Большого Барьера.
На риф Гастингса — это часть подводного плато Квинсленд — прибываем около двух часов дня. Время низкой воды. Натягиваю маску, надеваю ласты, прикрепляю баллон с кислородом.
Никакие цветные фото, никакие фильмы не могут передать красоту этих мест, царства тишины, красок и солнца. На глубине десяти метров кораллы горят красками, которым есть лишь одно название — фантастические. Насчитал восемь оттенков зеленого, пять фиолетового, десять красного — от нежно-розового до карминового, черный, желтый, коричневый, горчичный и белый. Гигантская двухметровая тридакна с волнистыми краями закрывается при легком прикосновении. Подумаешь, что нечаянно попадешь в нее ногой, и становится не по себе. Сколько же разных тварей обитает в этих кораллах, и сколько здесь движения! Может, это только кажется, просто игра солнца в воде?
Возле меня плывет наш проводник, сотрудник Национального заповедника, он показывает морскую звезду «терновый венец» со множеством лучей. Я уже знаю, что это самая страшная угроза рифу за последние годы. Впервые этот вид, принесенный течением из южной части Тихого океана, заметили здесь в 1960 году. «Терновый венец» закрепился на кораллах — живых организмах, которые растут и размножаются. Каждую неделю одна звезда поедает квадратный метр кораллового рифа. За прошедшие двадцать лет она так расплодилась, что на некоторых участках съедены километры кораллов.
Наученные историями с кроликами и жабами, исследователи не решаются отыскивать и вселять на кораллы какого-нибудь ее природного врага. Неизвестны последствия от такого вмешательства: сожрет враг звезду, а что дальше? Не годится и химия.
Против нее выступают все. Проводник перед погружением проинструктировал нас, как оторвать звезду от рифа, как ее уничтожить. Большим шприцем нужно впустить в середину звезды рыбий яд. Отравленная звезда оторвется от кораллов и утонет в море.
Мне трудно подсчитать, сколько звезд я уничтожил. Наверное, не так уж много — ведь это был один лишь единственный день. Но все-таки у меня возникает чувство гордости, когда вспоминаю, что я хоть чем-то помог выстоять такому уязвимому Большому Барьерному рифу.
Алеш Бенда, чехословацкий журналист Перевела с чешского Т. Федотова
Остров Навек. Патрик Смит, американский писатель
Читателям журнала «Вокруг света» Есть в США на юге Флориды край под названием Эверглейдс — с ним граничат на севере Большие Кипарисовые болота. Этот край занимал около 30 миллионов акров, простираясь от южного берега озера Окичоби до Ки-Ларго и мыса Сейбл. Но так было раньше, пока на равнине Эверглейдс не началось так называемое «освоение земель». Несколько лет назад в местных газетах стали все чаще попадаться сообщения о том, что освоение земель грозит гибелью Большим Кипарисовым болотам, которые, по сути дела, играют для всей равнины Эверглейдс роль естественного водосбора. В сообщениях утверждалось, что, если Большие Кипарисовые погибнут и прекратится ток воды, неминуема и гибель Эверглейдс. Печально и даже трагично прозвучали для меня эти тревожные голоса, ибо Эверглейдс — явление едва ли не единственное в своем роде, притом это один из последних уголков девственной природы, какие еще сохранились в Северной Америке. И если допустить, чтобы этот край пал жертвой неразумного, безответственного «освоения», что станется тогда с живой природой, какая судьба постигнет индейцев-семинолов? Ведь для многих из них она и ныне, как 150 лет назад, служит источником существования. Чтобы написать в романе правду, нужно было прежде всего пожить в этих местах. И
Чарли Прыгун завел долбленый челн в заводь и стал, вглядываясь в черную воду, пока из гущи сердцелистника не показалась рыбина. Он взял острогу и подождал, когда панцирная щука подойдет ближе. Улучив наконец нужное мгновение, старик вонзил острогу ей в бок. Шмякнул рыбу на дно каноэ, положил острогу и, отталкиваясь шестом, направился к соседней чащобе водорослей.
— Сегодня надо бы еще одну,— бормотал он себе под нос.— Оголодал, поди, Фитюлька Джордж.
Высоко над головой с громким карканьем потянулась через болото на восток стая ворон. Старик выпрямился и застыл, не отрывая глаз от недвижной воды — и вот вновь метнулась вниз острога, и в долбленку, забрызгав кровью кипарисовое днище, шлепнулся еще один панцирник. Проворно орудуя шестом, старик опять тронулся дальше, и вслед челноку, веером расходясь к корням кипарисов, заплескалась с журчанием мелкая волна.
Он уходил в глубь болота; солнце, канув в пущу виргинских дубов, карликовых кипарисов, капустных пальм, густо оплетенных лианами, разлилось по воде, по деревьям желтоватым мягким сиянием. Впереди, уступая дорогу лодке, плавно взмыла с кромки воды белая цапля, юркнули в прибрежную осоку водяные курочки и пастушки.
За поворотом узкая протока раздалась вширь, берега отступили, теряясь в болотной поросли; в этом месте старик взял вправо и завилял по илистой воде меж карликовых кипарисов. Обычно, судя по отметинам на деревьях, здесь было два фута глубины, но вода сошла, теперь ее оставалось дюймов восемь. Каждый ствол облепили эпифиты; там и сям торчали кустики головоцвета и сердцелистника.
Полмили прошел старик, рассекая зеленоватую гладь, потом свернул в протоку, сплошь затканную водяными лилиями. Протока переходила в широкий затон, а дальше снова простиралась глухая топь, и только южный край затона сменялся илистой отмелью. Челнок заскользил туда и футах в тридцати от берега остановился.
На высокой части отмели, полуувязнув в илистой жиже, растянулся во всю длину — самое малое восемнадцать футов — исполинский аллигатор. Такого сразу отличишь среди других, а у этого великана была к тому же особая отметина: по голове у него тянулся наискось шрам. На месте правого глаза безобразным наростом топорщился рубец. Человек и аллигатор, два глаза и один, скрестились взглядами словно бы в приветствии, и старик сказал:
— Сейчас ты у меня поешь, Фитюлька Джордж. Двух панцирников притащил тебе, хороши рыбки.
Когда старик бросил за борт рыбу, аллигатор сполз с отмели и, мощно работая хвостом, двинулся к челноку. Коротко лязгнули тяжелые челюсти, и с первым панцирником было покончено; та же участь постигла второго. Расправясь с рыбой, аллигатор помедлил, выжидая, не кинут ли ему еще чего-нибудь с долбленки, потом поплыл назад, выбрался на отмель и снова вперился единственным глазом в глаза человека.
— Хе-хе,— посмеивался старик,— ублажили тебя, Фитюлька Джордж. В другой раз прихвачу тебе на закуску болотного кролика. Прощай пока, а на днях свидимся опять.
Старик развернул свою лодчонку и пустился в обратный путь через затон на болота, а аллигатор все провожал его взглядом.
Чарли Прыгун, индеец-семинол, восьмидесяти шести лет от роду, жил на Больших Кипарисовых болотах, которыми открывается с севера заболоченная низменность Эверглейдс в штате Флорида. Жилистый, ростом всего пять футов девять дюймов, он за долгие годы так прокалился на флоридском солнце, что его темно-коричневая кожа стала напоминать кору кипарисового дерева. И только голову, некогда черноволосую, крепко хватило инеем.