Журнал «Вокруг Света» №01 за 1986 год
Шрифт:
Внешне здесь все выглядело так же, как и раньше. Зазывно сверкали витрины магазинов, соперничали свежевыкрашенными и подновленными фасадами здания банков и иностранных концернов. Можно было подумать, что процветание и впрямь снизошло на чилийскую столицу, если бы в уличной толпе то и дело не мелькали лотошники с какими-то жалкими поделками и не было такой массы праздно слоняющихся людей с изможденными лицами — безработных.
Наконец, убедившись, что его личность ни у кого не вызвала особого интереса, в один из дней Фернандо сел в автобус, идущий в окраинный рабочий район Гран-Авенида, где жил теперь отец. Пассажиров было мало, но он не удивился, поскольку знал, что после очередного повышения
Пройдя весь салон, мужчина остановился у двери и сдержанно поблагодарил за участие. Потом с горечью, смешанной с негодованием, добавил:
— Если бы нас не довел Пиночет, разве стал бы я, рабочий человек, с такими вот руками, побираться? Но когда-нибудь это обязательно кончится...
Еще минут двадцать автобус колесил по узким окраинным улицам, прежде чем Фернандо сошел. В этом рабочем районе нищета и запустение бросались в глаза на каждом шагу. Облупившиеся стены, заваленные мусором перекрестки, газетная бумага вместо стекол во многих окнах — как это все не походило на парадный блеск вылизанного центра. Бледные детские лица с голодным блеском в глазах красноречивее всяких слов говорили о том, как трудно живется трудовому люду. И хотя уже наступила зима, многие из встречавшихся ребят были босы. Да, такого здесь раньше не водилось. На стене одного из домов красной краской было написано: «Без борьбы нет перемен! Пиночет, убирайся вон!» И еще на одно обратил внимание Фернандо: на многих дверях — пятна черной краски. Такое же пятно было и на подъезде дома, где жил отец.
Впрочем, радость встречи после долгих лет разлуки поначалу заслонила эту странную деталь. Отец засыпал Фернандо вопросами о его делах, о том, как ему удалось вернуться в Чили, о находящихся в эмиграции товарищах.
Он очень похудел и от этого выглядел еще более постаревшим и усталым. И одет щеголеватый когда-то адвокат был хотя и аккуратно, но более чем скромно: старые вылинявшие брюки, застиранная рубашка, давно вышедший из моды галстук.
Заметив плохо скрытую жалость во взгляде Фернандо, отец грустно усмехнулся:
— Как видишь, похвастаться нечем. Даже нам, юристам, приходится туго. Учителя, врачи, университетская профессура — словом, все, кто раньше принадлежал к обеспеченным средним слоям, теперь едва сводят концы с концами. Кроме, конечно, тех немногих, кто служит диктатуре. О рабочем люде и говорить нечего. Им приходится проявлять чудеса изобретательности, чтобы только не умереть с голоду. Посмотрел бы ты на их лачуги: ни света, ни воды, ни канализации. Земляные полы. Ветер свищет во все дыры, а топить нечем, денег нет. Да что там отопление. На обувку детворе и то не хватает. Купить пару ботинок — значит оставить семью без еды минимум на полмесяца...
Когда пришла с работы Мирейя, на которой отец женился после смерти матери Фернандо, уже смеркалось. Отец вышел на кухню разжечь керосинку. В этом доме давно не пользовались газом: слишком дорого.
Пока отца не было, Мирейя, присев к столу, стала рассказывать
— Он все такой же. Берется защищать людей, которым адвоката нанять не на что. Вот недавно выиграл один процесс и не заработал ни сентаво. А его противники на суде обозлились до того, что стали по радио угрожать расправой.
— Ты рассказываешь о деле Ригоберто Муньоса? — спросил вошедший отец.— Ничего, пусть грозят. Бессонницей от этого я страдать не буду. Чтобы спокойно спать, мне достаточно, если совесть моя чиста...
Дело Муньоса, как убедился Фернандо, было не совсем обычным. Этот рабочий, отец большого семейства, получил от государства квартиру во времена правительства Сальвадора Альенде. После прихода к власти военных он продолжал исправно вносить прежнюю квартплату, хотя компания, к которой перешли бывшие недорогие государственные квартиры, в несколько раз повысила ее. Кончилось тем, что Муньоса обвинили в неуплате и попытались вышвырнуть на улицу. Дело дошло до суда. Отец взялся защищать рабочего и выиграл процесс.
Поскольку приближался комендантский час, Фернандо решил заночевать у отца: попадаться в руки карабинеров (Военизированная полиция в Чили.) в запретное время было совсем ни к чему. За окном стемнело, комната погрузилась во мрак. «Приходится экономить», — словно извиняясь, пояснила Мирейя. Наконец в соседних домах стали зажигаться редкие огоньки. Отец тоже потянулся к выключателю. Загорелась под потолком тусклая лампочка. Разговор продолжался за скромным ужином. И вдруг все разом погрузилось в темноту.
— Где у вас пробки? — вскочил Фернандо.
— Не суетись, это не пробки, — засмеялся отец.— Просто ребята из Сопротивления рванули высоковольтную опору. Это у нас часто случается. Теперь послушай, что дальше будет.
Где-то в темноте звякнула одна кастрюля, затем другая, третья... И вот уже настоящий «кастрюльный оркестр» огласил окрестности. Весь квартал загудел от металлического звона. Под его аккомпанемент послышалось дружное скандирование: «Долой Пиночета!», «Долой диктатуру!», «Единый народ непобедим!»
— А что это у вас за черное пятно у входа? — вспомнил Фернандо.
— Это целая история, — оживился отец.— Вот послушай. Живет тут у нас один, дон Непомусено. Всегда держался особняком, ни во что не вмешивался. А когда к власти пришли военные, он сразу побежал в полицию предлагать свои услуги. Словом, местный «соплон» — филер. Ему поручили доносить на всех подозрительных и недовольных режимом. Ну и он от усердия стал метить двери черной краской. Мы сначала пытались ее соскабливать, но ты бы видел, с каким упоением он снова «метил» нас. А потом посмотрели, посчитали и увидели, что меченых домов у нас больше, чем немеченых, так чего же нам бояться, если нас так много? Полиция, конечно, внесла все «неблагонадежные» дома в свои списки, но на обыски и аресты по этим меткам так и не решилась. А дон Непомусено после этого скис, убедился, что против людей не пойдешь. Теперь дома отсиживается. Боится. Да и не только он.
И отец рассказал о любопытном случае, который произошел с их дальней родственницей, тетей Лаурой. Старушка была доктором философских наук, специалистом по материализму XIX—XX веков. За то, что она упоминала в своих лекциях Маркса и Энгельса, после фашистского переворота ее сразу же вышвырнули из университета, запретив даже появляться в его окрестностях. Лишь недавно нынешний ректор, не разделяющий научных увлечений тети Лауры, но по-человечески симпатизирующий ей с давних пор, пригласил ее на малооплачиваемую должность, кем-то вроде лаборанта, естественно, без права читать лекции.