Журнал «Вокруг Света» №02 за 1988 год
Шрифт:
Гумилев отмечает и «удачные войны» Мэконнына. Тот расширил пределы своей провинции, возглавил авангард стотысячной императорской армии и разгромил крупный отряд итальянского экспедиционного корпуса. Этим начался разгром итальянских захватчиков, разгром, которого не знала история колониального порабощения Африки. Историческая победа под Адуа до сих пор отмечается в Эфиопии как национальный праздник.
Возможно, из уважения к Мэконныну-старшему не уклонился независимый Гумилев от встречи с его сыном Тэфэри, воспитанником монсеньера Жерома, друга Рембо. Кроме того, от Тэфэри Мэконнына, правителя Харэра, зависела
Встреча во дворце правителя Харэра и сцена фотографирования его с женой ярко запечатлены в дневнике Гумилева.
Он достаточно ироничен в описании дома губернатора и самого Тэфэри Мэконнына, который «мягок, нерешителен и непредприимчив». Можно бы на этом и не останавливаться, если бы не одно обстоятельство, до сих пор никем не отмеченное. Гумилев встретился в Харэре не просто с сыном Мэконнына, а с будущим регентом Заудиты, дочери Менелика II, не без помощи Тэфэри Мэконнына посаженной на трон. Может быть, осторожность правителя Харэра, остерегшегося выдать разрешение на проезд русскому путешественнику, позволила ему выждать свой час и стать императором Хайле Селассие I.
Вряд ли мог предвидеть такой поворот в судьбе правителя Харэра Гумилев, преподнося ему в дар — по совету знающих людей — ящик вермута.
Много неожиданных встреч, полезных и приятных, подчас забавных или огорчительных, было у Гумилева во дворцах и на улицах старого Харэра. Внимательный и доброжелательный к незнакомым нравам и обычаям, он всегда возмущался, видя несправедливый суд и узаконенное рабство.
Хотя, как отмечал А. К. Булатович, абиссинцы легко могли бы обойтись без рабов, но «на галласских окраинах рабами пользуются как земледельческой рабочей силой. Рабство очень распространено. Работорговля не прекратилась еще до сих пор, несмотря на грозный указ императора Менелика...».
К унижению человеческого достоинства Гумилев не мог оставаться равнодушным. Об этом есть пометки в его дневнике, но самое удивительное, что до сих пор жива в Эфиопии память о «гуманисте Гумилеве». В ответ на публикации об этом путешествии Гумилева в периодической печати в последнее время из далекой Африки пришло и было напечатано письмо О. Ф. Е. Абди. Вот что он пишет: «В день отъезда поэта из нашего дома (Гумилев останавливался на ночлег в доме своего проводника.— В. Л.) в Харэр местный землевладелец привязал своего работника за ногу к дереву. Гумилев отвязал его и привел в Дыре-Дауа...»
Старый Харэр невелик: поплутав в переплетении его улочек, я выхожу на окраину города. Слепящая глаза белая площадь с амфитеатром каменных скамей по склону холма, увенчанного мечетью. Снизу тянутся сиреневые ветви джакаранды, прикрывающие деревенскую улочку: крошечные тукули под желтыми шапками соломенных крыш. Остатки древних окраин Харэра, по которым бродил Гумилев...
Кончается тетрадка обнаруженного «харэрского дневника» Николая Степановича Гумилева, (Гумилев Н. Африканский дневник.— «Огонек», 1987, № 14, 15.) но мы знаем, что его путешествие не окончилось:
Восемь дней из Xapapa я вел караван
Сквозь Черчерские дикие горы.
И седых на деревьях стрелял обезьян,
Засыпал средь корней сикоморы.
Африка — неизведанная земля, где в глубине джунглей обитают таинственные племена,— издавна притягивала к себе взоры и помыслы путешественников и поэтов. Но почему целью всех поездок Н. С. Гумилева была именно Абиссиния? Вряд ли это случайный выбор. После прочтения сборников стихов, отражающих африканские впечатления, можно сказать, чти круг интересов Гумилева выходил далеко за сферу быта местных племен, за сферу интересов этнографа.
Еще в XII веке интересовались в России далекой африканской страной, а с середины XVIII века ее древний язык геэз стали изучать. В XIX веке эфиопский язык изучают в Петербургском университете, начинаются поездки в Эфиопию многих русских ученых и путешественников, отчеты об экспедициях которых, о жизни и культуре народов Эфиопии широко публиковались. Россия была заинтересована в существовании независимой Эфиопии, и в разгар итало-эфиопской войны Менелик II направляет в Петербург чрезвычайное посольство.
Естественно, что передовая общественность целиком поддерживала борьбу эфиопского народа с захватчиками, и поэтому широкий отклик вызвала статья Льва Толстого «К итальянцам» — обличение преступлений итальянского правительства, пытающегося поработить Эфиопию. По всей России собирали средства, и на них был отправлен в Африку медицинский отряд.
О сражающейся Эфиопии знали, говорили все мыслящие люди, и она не могла не попасть в поле внимания Гумилева.
И еще: не связана ли тяга поэта-Гумилева к Эфиопии с именем Пушкина? Как известно, прадед великого поэта, сын одного из правителей северных районов Эфиопии, был пленен турками, попал в Стамбул, а оттуда русским посланником был вывезен в Россию, где Петр I нарек его Абрамом Петровичем Ганнибалом.
Разве не тяготеет гумилевский стих к пушкинскому? Возможно, ему хотелось ступить на землю предков Александра Сергеевича?
Но, пожалуй, и сам «Африканский дневник» Гумилева открывает побудительную причину предпринятого путешествия. В начале тетради он пишет о «мечте, живучей при всей трудности ее выполнения». Гумилев намеревался отыскать в Данакильской пустыне «неизвестные загадочные племена». Он был уверен, что они свободны, и жаждал «их объединить и, найдя выход к морю, цивилизовать». «В семье народов прибавится еще один сочлен», — так мечталось Гумилеву. Возможно, и это влекло его в Эфиопию?
До сих пор в ленинградском Музее антропологии и этнографии сохраняются эфиопские коллекции поэта-путешественника. И вместе с его звучными строками о «колдовской стране» они создают для нас пленительный образ далекой Эфиопии.
В. Лебедев, наш спец. корр. Фото А. Сербина и В. Михайлова
Аддис-Абеба —Дыре-Дауа — Харэр — Москва
Воспоминание о мостах