Журнал «Вокруг Света» №03 за 1991 год
Шрифт:
Помню, у нас в институте среди бывалых походников этот участок трассы, возможность его преодоления на лыжах и собаках вызывали большие сомнения и тревогу. Рыхлый снег и высота, а также низкие температуры могли прервать маршрут экспедиции на этом этапе. Вынашивались даже планы, чтобы от «Востока» довезти экспедицию до «Мирного» на тягачах. Но сейчас выяснилось, что след саней — их тащили идущие впереди, километрах в 30, тягачи — немного шире наших нарт, и мы могли таким образом воспользоваться этой гладкой и укатанной дорогой. Это позволило нам в первые дни после «Востока» проходить 46—51 километр в день — скорость, которую трудно было даже вообразить прежде. И мне было неизмеримо легче идти впереди, так как не надо было пользоваться компасом и я работал только в качестве «приманки» для собак.
После «Востока» я перебрался в пирамидальную палатку Джефа, Дахо поселился с Кейзо, а Уилл с Этьенном. Было что-то символичное в том, что в апреле 1988 года я начинал трансгренландскую экспедицию в одной палатке с Джефом, а сейчас нам вместе предстояло завершить экспедицию через Антарктику.
Во время встреч с экипажем «Траксантарктики» мы устраивали очень теплые и дружные
Преодолев за 11,5 дня 550 километров, мы вышли на станцию «Комсомольская». Здесь находилось всего пять человек. Мы смогли помыться в небольшой, рассчитанной на одного человека, баньке. Сергей Болохов, начальник базы, отвел меня в сторонку И, смущаясь, тихо, как бы извиняясь, сказал: «Ты знаешь, объясни как-нибудь своим коллегам, чтобы каждый на них расходовал не более трех тазиков горячей воды». Уже сидя за праздничным столом, Джеф с гордостью признался, что обошелся одним неполным тазиком. Находясь на «Комсомольской», в 900 километрах от «Мирного», мы уже могли предположить, когда финишируем. Прикинули, что смогли бы, сохранив такой же темп движения, быть в «Мирном» 23—24 февраля; однако из «Мирного» ответили, что назначенное на 3 марта время прямой телевизионной трансляции, уже оплаченное телекомпаниями Японии, США, Франции и Италии, никак нельзя перенести и поэтому нам надлежит быть в «Мирном» 3 марта около 19 часов местного времени. Таким образом, мы получили дополнительное время, которое подействовало на нас расслабляюще. Мы изменили время подъема, сдвинув его на час вперед, и шли, что называется, не спеша. Сразу же после выхода с «Комсомольской» произошла встреча нашей экспедиции с направляющимся на «Восток» транспортным походом. 9 огромных тягачей с тяжеленными санями символически уступили нам лыжню и остановились всей колонной, чтобы поприветствовать нас. Из кабин на снег вывалились водители в промасленных куртках и танковых шлемах, делали фотографии на память и дружно восхищались собаками. Им всем, имеющим под капотами своих машин по 500—550 лошадиных сил, наверное, особенно близки и понятны трудности, с которыми пришлось столкнуться на этой сверхдлинной трассе нашим верным лохматым и сильным «тягачам». Небольшой пикник у обочины великой антарктической трассы — и мы расходимся. Походникам надо спешить: зима на «Востоке» наступает стремительно, уже сейчас температуры опускаются там до минус 55 градусов.
Начался постоянный изматывающий ветер. Теперь каждый раз, устраиваясь на ночлег, мы строили невысокие снежные брустверы, предохраняющие собак от ветра, и укладывали их спать на одеяла, взятые с «Комсомольской». Мы проходили район станции «Пионерская», давно необитаемой; от нее остались только антенны, торчащие над снегом. Этот район давно получил печальную известность среди походников как «гнилое» место, где постоянно плохая видимость и постоянно дует сильный ветер, создающий труднопроходимые заструги. Не было сделано исключений для нас.
Когда мы покидали «Пионерскую», погода окончательно испортилась — все, как на Антарктическом полуострове, только сейчас шел 208-й день экспедиции и все мы ясно ощущали дыхание финиша. 19 февраля, день рождения Джефа Сомерса, мы просидели в палатках — была свирепая метель. Джеф выполнил данное мне задолго до этого обещание принять в этот день снежный душ. Вечером никто из гостей не пришел из-за непогоды, и тогда мы решили отложить праздник до встречи с тягачами. Непогода продолжалась и на следующий день, но, несмотря на это, мы пошли... Я шел впереди без лыж, буквально в наклон, чуть ли не касаясь носом снежной поверхности, стараясь не отклониться от следа. Иногда встречались большие передувы, и след исчезал, тогда мы искали его широким фронтом. Очень помогали ориентироваться крохотные капельки масла или ледышки ржавого цвета, оставленные тягачами посредине колеи. Нам удалось удержать след, и в этот день, очень и очень нелегкий, мы все-таки прошли 26 миль. 21 февраля встретились с тягачами, последние двое суток стоявшими без движения; вокруг них образовались гигантские, высотой чуть ли не по крышу кабины, снежные надувы. На одном из них на двух добротных деревянных брусьях был распят небольшой, в четверть формата, лист фанеры с надписью, выполненной каллиграфическим почерком:
Частная дорога!
19.02.90 приобретена
Джефом Сомерсом
(Великобритания).
Движение всех видов
транспорта
прекращается после
21.30 местного времени.
В остальное время суток
плата за проезд: две
банки абрикосового
конфитюра.
Джеф ознакомился с надписью, сделанной, как у нас принято, на русском и английском языках, и потребовал у обоих механиков-водителей по две банки конфитюра. В тот же вечер состоялось официальное чествование Джефа.
23 февраля на небольшом лыжном самолете Ан-28, проходящем испытания в Антарктиде, к нам прилетел Лоран со своей новой командой, он хотел отснять последний отрезок дистанции. Оставалось около 190 километров до «Мирного», и казалось, ничего интересного для Лорана больше не случится. Но так только казалось... 28 февраля мы подошли к отметке «26-й километр от «Мирного». Легко себе представить наше праздничное настроение, мы спускались с великого антарктического плато, мы уже даже видели мельком синее море и айсберги с одной из ледовых террас — огромных ледяных волн, которыми
Сейчас, когда экспедиция подходила к концу, я, конечно, лучше знал и понимал своих товарищей... Хорошо ли, плохо ли, но мои друзья не стеснялись показаться обыкновенными людьми с присущими человеку слабостями. Я часто вспоминаю Уилла в начале нашей совместной жизни в палатке и не могу забыть, как он однажды неожиданно решил отселиться от меня. Не говоря ни слова, стал расставлять небольшую палатку рядом с нашей основной. У него что-то не ладилось, и он попросил меня помочь. Я довольно в резкой форме отказал ему: мне был непонятен и неприятен этот демарш. Только позже Уилл буквально со слезами на глазах объяснил мне, что ему было необходимо тогда побыть одному, чтобы никто его не тревожил. Что это было? Слабость? Или обычное проявление человеческих чувств с его стороны и полное непонимание с моей? Не знаю. Наверное, да. Помню, я даже начал подумывать тогда, выдержат ли наши отношения предстоящие испытания трудной и длинной дорогой. Но намечавшийся конфликт угас, так и не созрев, как, впрочем, и некоторые другие острые и близкие к острым ситуации — например, случай с забастовкой собак или дебаты о моей научной аппаратуре. Я думаю, были две основные причины того, что мы сохранили хорошие отношения. Первая — то, что каждый из нас чувствовал себя единственным, а потому и чрезвычайным и полномочным представителем своей страны в глазах своих товарищей по команде. И вторая: существовавший между нами, пусть невысокий, языковой барьер играл определенно спасительную роль — запас слов кончался прежде, чем острая ситуация переходила в конфликт.
Я понимал, что проявление так называемых слабостей или признание в них есть несомненное следствие более комфортных условий, которые в повседневной жизни в среднем имели мои друзья по сравнению, скажем, со мной. Естественно, каждый из нас вел и ведет борьбу за существование, но, мне кажется, на разных уровнях. Та борьба, какую ведем мы в нашей многострадальной стране, наиболее грубая, примитивная, а вследствие этого — наиболее закаляющая и дающая лучшую подготовку к любым испытаниям. Близкий к моему уровень жизненной закалки был, пожалуй, разве лишь у профессора Чин Дахо из Китая. Профессор, не умея практически стоять на лыжах, прошел весь маршрут и каждый день находил в себе силы еще и отбирать образцы проб снега, в то время как Этьенн, путешественник с мировым именем, отказался от выполнения своей медицинской программы по причине отсутствия, по его словам, всяческой энергии для этого. Даже Джеф, несгибаемый Джеф, и тот попросил замены его на месте впередиидущего, потому что он устал, и когда он спросил, есть ли желающие сменить его, то все стали оглядываться друг на друга, пока наконец не увидели меня (профессора спасло только то, что он плохо держался на лыжах). Вот такие мысли все чаще и чаще приходили мне в голову, и по мере нашего приближения к «Мирному» я прощал моим друзьям все их маленькие слабости, как и они, наверное, прощали мои. Я был горд тем, что смог пройти 5000 километров из 6000 в роли лидера, и поскольку считал и считаю себя человеком с достаточно средними физическими способностями, средним русским, то, сравнивая свое поведение с поведением таких же средних представителей других стран в некоторых критических ситуациях, приходил к несколько шаткой мысли о том, что средний русский превосходит среднего западного мужчину, во всяком случае, по некоторым довольно важным в экспедиционных условиях показателям. Но это, однако, не означало, что я готов был променять наш интернациональный коллектив на коллектив своих соотечественников, отнюдь нет. Несмотря на все различия, мы здорово сдружились и, еще не достигнув финала, заговаривали о будущих совместных путешествиях.
1 марта погода испортилась. Наши палатки стояли метрах в ста пятидесяти от тягачей. Поближе к обеду мы по обыкновению собрались в нашей походной кают-компании. Не помню, зачем я вернулся в палатку, кажется, позвать Дахо обедать, но тот через стенку отозвался, что не пойдет и пообедает дома. Когда я повернул обратно, то увидел, что видимость резко ухудшилась и тягачи практически не видны из-за сильной метели. Я собрал все лыжи и установил их между палатками и тягачами на расстоянии метров 20 друг от друга, затем вернулся В тягач и сказал ребятам, чтобы поторапливались с обедом, есть риск потеряться на обратной дороге домой, и еще предупредил, что поставил лыжи для ориентировки. Кейзо на обеде не было, ребята сказали, что он пошел к своей палатке покормить собак и к обеду не придет. Мы пообедали и стали расходиться. Ветер усилился до штормового. Я проводил Этьенна, который с утра не взял с собой даже рукавиц, и, возвращаясь к себе, на всякий случай, проходя палатку Дахо и Кейзо, спросил, как дела. В ответ прозвучал голос профессора: «О кэй!» Я удивился, не услышав Кейзо, который всегда добавлял что-то к сухой информации Дахо, и поэтому спросил, уже отходя от палатки: «А ты как думаешь, Кейзо?» Ответ Дахо буквально пригвоздил меня к месту: «А Кейзо не возвращался». Я побежал, насколько это было возможно при таком ветре, к тягачам. Убедившись, что и там нет Кейзо, забил тревогу. Было 18 часов, с момента ухода Кейзо прошло немногим более часа, быстро темнело. Мы все — и «Транс — и Траксантарктика», и киногруппа, связав в одну все имеющиеся в нашем распоряжении веревки, привязали ее конец к тягачу и, держась за веревку на расстоянии 5—7 метров друг от друга, пошли радиусом метров в 150 вокруг тягача. Видимость была настолько плохой, что мы порой теряли из виду вблизи идущего товарища. Каждые несколько секунд каждый из нас во всю мощь легких кричал: «Кей... зо, Кей... зо!» Совершив два круга вокруг тягачей, мы перенесли центр к самым дальним по ветру нартам Уилла и совершили двойной обход вокруг них. К счастью, было не очень холодно, что-то около минус 10 градусов, но снег мел свирепо. В 23 часа мы были вынуждены прекратить поиски. Вернулись в тягач, чтобы переждать темное время и продолжить поиски, как только начнет светать. Настроение было чрезвычайно подавленным. Пройти долгих 6000 километров, прожить в самых трудных условиях более 200 дней — и за 26 километров до финиша потерять своего товарища... Это было нелепо и чудовищно несправедливо.