Журнал «Вокруг Света» №04 за 1980 год
Шрифт:
Но все-таки, по мнению доктора Гейнца, приобщение бушменов к разведению крупного рогатого скота не имеет перспектив в Калахари.
— Давно известно, — говорил он, — что пастбищное скотоводство в скудной саванне, а тем более в пустыне уничтожает растительность настолько, что начинается бескормица. Местные дикие животные, напротив, оставляют после себя еще столько растительности, что через несколько лет пастбище без труда восстанавливается. Не следует забывать, что любое более или менее крупное стадо в условиях Калахари постоянно испытывает недостаток воды, в то время как дикие животные обеспечивают ею себя сами.
Именно это породило у доктора
— Именно на этой ступени находятся сейчас бушмены, — убежденно говорил он. — И знаете, что натолкнуло меня на эту мысль? Когда мы впервые привезли сюда коров и коз, то люди Цзинчханы долгое время отказывались их доить, предпочитая сосать молоко прямо из вымени. На наши недоуменные вопросы бушмены ответили: «В Калахари иногда бывают добрые антилопы, которые разрешают нам пить молоко вместе с их телятами».
Через несколько дней один из бушменов позвал нас с собой. Мы спрятались за дюной, а он направился к табунку ориксов. В бинокль мы отлично видели, как он подошел к самке с детенышем, приласкал их, а затем начал сосать молоко.
— Почему же тогда ориксы не подпускают к себе близко охотников? — спросил у него Гейнц.
— Ориксы знают, когда мы идем их убивать, а когда подходим к ним с просьбой, — ответил бушмен.
Таково взаимопонимание между ориксами и людьми, живущими одной жизнью с дикой природой Калахари.
Впрочем, живущими или жившими? Не произойди между мною и Цзинчханой одного разговора, я бы ответил: жившими. Потому что при всей значимости эксперимента, осуществляемого работниками департамента, масштабы его настолько локальны, что их просто еще рано распространять на все бушменские племена Ботсваны. Они продолжают существовать в Калахари по законам каменного века.
Начался наш разговор потому, что мне хотелось выяснить отношение старика к его собственной роли в новой жизни кунг, возникшей вокруг колодца. Ведь раньше, в условиях постоянного полуголодного бродяжничества по пустыне, бушмены практически не имели никаких социальных институтов. Они даже не могли разрешить себе такую роскошь, как существование вождей, колдунов и знахарей, живущих за счет общества. Старейшины, подобно Цзинчхане, избирались из числа наиболее умных и авторитетных членов рода, но не пользовались никакими материальными преимуществами. Напротив, сам Цзинчхана в мой первый приезд, чтобы подать пример молодым, отказался от угощений в пользу кормящих женщин, а в пору засухи отдавал свои запасы воды детям. Теперь же старик получил от властей официальный титул «chief» — вождь и даже имеет по этому случаю какую-то зарплату.
— Наверное, Цзинчхана, ты стал первым вождем среди кунг? — спросил я.
— Среди кунг — первым, — гордо ответил он. — Но в других бушменских племенах теперь тоже есть вожди. И не только там, где бушмены живут под голубым флагом.
Последняя фраза означала, что вожди появились у бушменов не только в Ботсване, но и в других соседних странах — Анголе и Намибии. Но откуда старик, который даже не знает названий этих государств, осведомлен о возникновении там институтов власти и почему Цзинчхана произнес «бушмены», когда общеизвестно, что люди, которых так называют европейцы, не знают этого слова и не имеют никакого понятия об общности кунг, нарон, хейкум и ауэн, позволяющей ученым объединять их в единую этническую группу?
Сформулировав эти вопросы в доступной для Цзинчханы форме, я получил прелюбопытнейший ответ.
Оказывается, незадолго до моего приезда в «крае, где воды больше, чем земли», — скорее всего в районе огромных болот Окаванго, — состоялась большая кгатла всех вождей и старейшин племен, населяющих Калахари. Думаю, что это была первая в многовековой истории этих аборигенов Африки «общебушменская» встреча.
Выступившие на ней представители властей рассказали вождям и старейшинам, что некогда их предки населяли почти половину континента и в отличие от высокорослых, имеющих черный цвет кожи банту и белых европейцев все племена охотников и собирателей Калахари низкорослы и имеют желтый цвет кожи. Поэтому их выделяют в самостоятельную расу. «Мы начали сравнивать друг друга с теми, кто не живет в Калахари, — говорил Цзинчхана, — и увидели, что все похожи друг на друга, хотя раньше и не встречались, но отличаемся от тех высоких и черных людей, которых знали давно. Мы обрадовались этому и наконец поняли, что мы все и есть те, кого белые называют бушменами. И согласились, что все мы бушмены».
Уже один этот рассказ из первых уст, дающий представление о том, как в сознании первобытного охотника преломляются такие сложные абстракции, как племенная общность, возникает сознание этнического единства отдельных племен, ранее никогда не сталкивавшихся друг с другом, свидетельствовал о сдвигах в традиционном обществе бушменов. Однако то, что я услышал от Цзинчханы дальше, поразило меня еще больше.
Так, из его рассказа следовало, что после обсуждения на кгатле целого ряда вопросов чисто хозяйственного значения перед вождями и старейшинами «выступил человек в зеленой одежде, который живет в стране, где тоже есть бушмены и где идет война». Речь, конечно же, шла о Намибии. А «человек в зеленом», судя по тому, что он говорил, был представителем Народной организации Юго-Западной Африки (СВАПО), ведущей борьбу за освобождение Намибии от оккупации расистской ЮАР.
— Человек в зеленом рассказал нам тогда, что его люди борются сейчас против таких же белых, которые давным-давно отобрали у нас лучшие земли, охотились на наших матерей с собаками и загнали нас в пески, — сокрушенно качая головой, продолжал Цзинчхана. — Он привел с собой также двух бушменов тоже в зеленом. Они говорили на нашем языке, что люди в зеленом сражаются за то, чтобы всем в той стране, где идет война, было хорошо. И тогда все мы, старейшины и вожди бушменов, решили запретить своим людям причинять зло людям в зеленом. Ведь, хотя кожа у нас, оказывается, желтого цвета, мы всегда жили рядом с черными людьми. А в последнее время черные люди все чаще помогают нам...
— А что, Цзинчхана, лучше стало жить с тех пор, как кунг поселились у колодца? — спросил я.
— Ты бы посмотрел на двери вон той хижины, что напротив моей, а потом спрашивал, — улыбнувшись, ответил старик. — Видишь, у входа в нее копошится ребенок, который не прожил еще и двух сезонов «большой жары». А мать его уже кормит другого сына... Разве возможно было такое в ту пору, когда мы с тобой познакомились? Женщины у нас кормили ребенка своим молоком два и еще два сезона «большой жары». Если же в это время у женщины появлялся другой ребенок, его не оставляли в живых. На двоих бы молока не хватило. А теперь хватает...