Журнал «Вокруг Света» №04 за 1983 год
Шрифт:
— Добро пожаловать, милостивый государь, в будущую столицу сего края! Наукой у нас тут еще мало кто занимается. Больше по военной части, да строительной, да коммерсанты начинают резво. Этому же краю без науки не обойтись: милости прошу!
...Год промелькнул в трудах и заботах, в стремительной поездке в Константинополь, возвращении через Болгарию, Валахию и те же степи. Проехал Крым, еле спасся от мятежников-татар и собрался возвращаться в Петербург. Почти месяц ушел на сборы, рассортировку коллекций, упаковку. Попросил в провожатые кого-нибудь, кто знает Прибужье и дорогу на Кременчуг. Ганнибал выделил запорожца Щербаня, из особого отряда охраны, что расположился выше Херсона
Коллекция Зуева уже несколько раз пропадала, хотя и был при ней академический солдат Иуда Дуев «для препровождения и охранения при оной казенных вещей». Тетради, записи, карты и рисунки Василий берег пуще себя, ока не спускал с кожаного мешка. И поэтому чуть разума не лишился, когда после возвращения в Херсон его новый стрелок, прихватив лучшее ружье и кожаный мешок, думая, что там деньги, скрылся. Так те записи из Царьграда, Болгарии, Валахии и пропали. Хорошо хоть другие остались. Часть их он и отослал в академию.
Но академики продолжали обходиться с Василием сурово. Денег академия не присылала, и если б не добрая душа Иван Абрамович Ганнибал, давно бы погиб в этих жарких степях солдатский сын Василий Зуев. А ведь вначале к экспедиции в академии со вниманием отнеслись, инструкцию на семьдесят пунктиков составили и «Наставление по силе которого поступать надлежит...». В оном все, казалось, перечислено было: и об описании городов, местности, укреплений, откуда сало получают, и состояние торговли, мануфактур и фабрик, о рыбной ловле и охоте, о строевом лесе, рудниках, плотинах, водоемах, количестве продукции и ее качестве на заводах, транспорте, запасе руды. Да всего столько, что не упомнишь, когда описывать начинаешь. А Паллас да Лепехин тогда еще добавили о качестве земель и вод, о пустых местах, годных для земледелия, и местных болезнях.
Многое сделал Зуев в соответствии с «Наставлением», но еще больше наметил для себя, отправляясь в обратный путь. Скорее туда, в Петербург, чтобы все показать, рассказать, доказать...
Уже пятьдесят верст отмахал он от Херсона и остановился у слияния Буга и Ингула. Разливист и широк здесь Буг. Правая сторона вся в густых камышах, тайной покрыта для левобережника. Там — турецкая граница.
Пораженный увиденным, он залюбовался раздольем, на котором в мощном борцовском объятии как бы зацепенели, притопывая, два крепких богатыря. Кажется, один одолел другого, и светло-голубая волна Ингула плещется сверху, загоняя вглубь темную воду Буга. Но вот за песчаной Стрелкой повернул могучим смуглым плечом Буг, и навсегда растворился в его глубинах голубоглазый Ингул. «Хорошо бы построить здесь красивый белый город,— подумал Василий.— Отсюда ведь путь водный на север, в Новоросскую губернию тянется, на запад по Бугу в Польшу, а на юг через Лиман в Днепр, на Очаков в Черное море и Турцию... А места ведь пустынные, необжитые, никто здесь не был».
— Козаки здесь много раз основывались, — как будто поняв, о чем он думает, сказал Щербань. — Были тут и походные таборы, и посты наблюдения. А выше знаменитый Бугский гард, где ловилась рыба аж на всю Сичь и на продажу.
...Как ни пытался Василий ускорить ход своего небольшого воловьего каравана, сделать это не удавалось.
— Та вы, пан-господин, не надрывайтесь. Вы же не по козацкой справе, не ворога вам преследовать. А коли так — то у степу можно ихать не швыдко, но точно. Та и волы у скок не ходят, — урезонивал его приземистый Щербань, двухколесная котыга которого вторые сутки сопровождала от Херсона небольшой отряд Зуева. — Здесь недалеко знаменитый гард, где мне не раз доводилось добывать рыбу. Без войны козак — табунщик, скотарь, но особенно рыбак.
Но до славных
Дорога отодвинулась от Буга в степь, и, обдаваемые полынным ветром, путники размеренно продвигались вперед. К вечеру послышался какой-то тревожный шум на безоблачном горизонте, встала дуга радуги.
— Что за чудо? — спросил казака Зуев.
— А то не чудо, там недалеко наша Бугогардовская паланка розташувалась. Возле тех порогов, што шумят, Буг разливается, и здесь запорожцы делают гард, то есть городят его. Он дивись-то урощище загатили, весной они большими и малыми коменьями и дальше через всю ричку, останавливая ее со всех сторон, городили, перегораживали, опуская на дно тыны, плетни по-вашему. И каждый год, если не було войны, приезжали сюда выбранные из низового товариста господари, а также главные рыбаки — гардовничие. Собирались таких три-четыре односума, нанимали себе тафу, или пятнадцать-двадцать человек из бродячих, бездомных и безженных людей, и с ранней весны до поздней осени занимались рыбальством.
Ныне на берегу стоял полуразрушенный рыбацкий курень и несколько запущенных шалашей.
— Война всех разогнала, мабуть... Та ни, ось там люды!
Действительно, на середину заплывала лодка, и сидящие на первой скамье люди начинали выбирать невод; следующие за ними делали почему-то то же самое.
— То они другую, более мелкую сеть выбирают,— пояснил Щербань.
Через час на берегу билось живое самоцветное море рыбы. Артельщики, по-местному табунщики, споро разбрасывали ее по сортам. В бочки попадала белуга, севрюга, чечуга, пистрюга и красавец осетр. Двух сомов добили довбнями и оттащили отдельно. Леща, тарань, чехонь, спицу и рыбец загребали трезубцем в одну большую кучу, щуку отбрасывали в сторону, а леща и судака выбирали поштучно.
Казаки работали споро. Красную рыбу потрошили. Жир бросали в одну бочку, икру в другую, тушу тащили в воду — мочить, другие же распластывали, делали надрезы, насыпали соль и несли на пригорок «на солнце и на росу». Жир из красной рыбы вырезали кусками, куски солили.
Самые опытные выбирали белужью и осетровую икру, очищали ее от перепонок и, протирая сквозь решето, слоями складывали в бочку, на которую клали гнет.
— Потом еще повялят и повезут продавать в Очаков или во Львов. Икру нашу любят в Царьграде, Египте, Греции. Италийские, алжирские и армянские купцы увозят ее отсюда.
Через несколько часов потроха были сгребены и выброшены в речку, доски, где разделывали рыбу, обмыли горячей водой из чана, и гардовничий дал команду: «Трохи видпочить!», то есть отдых.
Под вечер, когда казаки отужинали, Зуев встал из-за стола и спустился к спокойно несущему свои волны Бугу, наслаждаясь его величавой тишиной и раздольем. Неожиданно из камышей тихо вынырнула лодка и остановилась посреди реки. В лодке, в длинной белой рубахе, стоял человек и, слегка табаня веслом, всматривался в глубину. Вдруг из-под его рубашки черной стремительной тенью что-то выскочило и нырнуло в воду. Василий даже не успел удивиться этой чертовщине, как на борт лодки из воды вскочила та же самая тень, держа в зубах большую бьющуюся рыбину.
— О господи, да что же это такое?! — невольно воскликнул он и обернулся, ища ответа. Как бы ожидая этого вопроса, к нему подошел здоровый казак и, остановившись, опираясь на весло, медленно сказал:
— Це Петро Непийпиво з своею кицею рыбу ловит.
А кошка или что там за диковина, ныряла и ныряла в воду, вытаскивая одну за одной большие серебристые рыбы. Так Зуев увидел то, о чем ему не раз говорили. Казаки имеют прирученных выдр, которые ловят своим хозяевам самую крупную рыбу...