Журнал «Вокруг Света» №04 за 1987 год
Шрифт:
— О-о-у-у-ю-у-у! — снова поплыло над снегами. Пуфик еще раз ткнул носом ладонь, а жена поймала и сжала мою руку.
— Й-ю-ю-у-у-у! — прозвучал второй голос в ответ.
— Пойду гляну,— я расстегнул входной клапан палатки.
Мороз поджимал. Звезды на юге мерцали стеклянной зеленью, а в северной части неба налились радужным светящимся соком и пульсировали красными, фиолетовыми, оранжевыми шарами. Вот-вот начнут лопаться. Луна уже ушла за горы на северо-западе, там висела бледная, почти белая дуга, а над головой, разделяя небо на две половины, с хрустом корчились горячие свитки
Я обошел собак, потрепал загривки. Псы успокоились.
— Не трусь, ребята. Отдыхайте, скоро утро. Огурец поплясал, поочередно поджимая передние лапы, поерзал задом по снегу, повизжал:
— Стра-аш-ш-шно!
Утро пришло в розовых, серых и теплых туманах. Они плыли с верховьев речки Номкэн клубами, шлейфами, низкими ползучими дымами. В просветах по бокам долины открывались крутые сопочные осыпи, из которых поодиночке и группами торчали кекуры. Туманы вытекали в долину Реки, ложились там на бесконечные кустарники и таяли.
Мы быстро собрали палатку.
— А где наш помойный мешочек? — Сын достал из кармана рюкзака брезентовый мешок и сунул туда пустую банку из-под молока. У нас было жесткое правило: в маршрутах не оставлять стеклянные и жестяные банки, полиэтилен. Появиться этому правилу помог случай. Когда-то, впервые обходя наше озеро, мы после ночлега оставили у кострища банки из-под компота и молока. Через неделю их принес шедший на перевалбазу пастух Ольвав. Не сказал ни слова, просто достал из рюкзачка и бросил в яму, где копились отходы. Но мы узнали их. Стало стыдно. С тех пор и завели для маршрутов помойный мешочек.
Сопка, у которой мы ночевали, была испещрена молочными пятнами. Выходы кварца. Всю стену не видно, ее затягивал туман, но и так стало ясно — перед нами Эльгыквынайкай-Белокаменная.
— Надо отколупнуть кусочек на память,— я потянул с нарт топорик, но жена неожиданно дернула за локоть. Туман чуть сполз, открылся просвет, и мы увидели пятнистый склон, торчавший в нем ржавый кекур и сидевшую на его каменной макушке птицу. Она была чуть меньше полярной совы, стройнее, белое брюхо в серой штриховке, серая шапочка на голове, небольшой изогнутый вниз клюв. Глаза казались живыми блестящими бусинками.
Птица тоже увидела нас и быстро закрутила головой, наклоняя ее вправо, влево, вниз, резко качнула телом, тряхнула крыльями. А глаза так и пронизывали нас острыми черными лучами. Приоткрылись крылья, и стало заметно, что снизу они тоже белые, а резкий поворот позволил увидеть внешнюю сторону — темно-серую.
Туман стал опадать, прижался к земле. Птица легко распахнула крылья, крутым виражом опала со скалы и полетела над кустами в верховья речки Номкэн.
— Вчерашняя птица! — закричал сын.
— Кречет! — удивился я. Может, вчера я бы и узнал его, да никогда не читал, что зимой в Анадырских горах он остается, а не улетает на юг.
— Начинается царство таинственной Нутэнут! — торжественно произнесла жена.— А царь — Зимний Кречет. Видите, какой гостеприимный — второй день показывает дорогу.
— Пошли быстрее,— заторопил сын.
Но быстрее не вышло. Кустарники стояли непролазной стеной. Частые туманы заледенили ветви, превратив
Зато русло реки оказалось удобным. В меру извилистое, гладкое, припорошенное снегом, оно вело нас в страну туманов.
Прекрасная дорога, подумал я, но тут же вспомнил предостережение: «Повернешь на Номкэн, по льду не ходи, берегом». Почему? В горячке расспросов это-то и забыл узнать...
Я осторожно опустился с пойменного уступа на плотный лед. Держит. А куда он денется? Третий месяц растет. Я попрыгал. Даже не пискнет под ногами. А молодой, только намерзший, хоть и толстый, всегда выдает себя: шуршит, покряхтывает. Тело его под ногами чувствуется каким-то мягким, податливым. Но тут монолит. Слона водить можно.
А туманы? Значит, впереди есть открытая вода. На чукотских горных реках такое встречается часто. Вот Инайме об этом, видимо, и предупреждал." Но такую отдушину мы всегда заметим, уже приходилось видеть.
— Давайте сюда!
Постепенно туманы редели, а потом ветер повернул и погнал их вверх, к истокам Номкэн. По сторонам открылись горные гряды, все в разноцветных осыпях, рассеченных темными выходами коренных пород. С террас над глубокими трещинами и обрывами висли синие наплывы снега, надутые ветрами. Гряды потихоньку сужались, русло заметно забирало вверх.
Скоро долину пересекла низкая морена. Прорезая ее когда-то, Номкэн сузилась до десятка метров. На краях русла под обрывами распиленной морены высились груды валунов. Как опилки по бокам могучей пилорамы.
— Что-то долго идем, а Желтой сопки не видно,— негромко сказала жена.
— Спокойно, мамика. Куда денутся висящие над речкой обрывы? Речка-то вот она, под ногами. Так что можно не волноваться, доберемся в конце концов.
И словно вопреки моему призыву «не волноваться» впереди раздался треск, затем какой-то стеклянный звон, и Дуремар... исчез! Я успел только заметить, как вздернутым флагом мелькнул надо льдом и опал пушистый хвост.
— Авария! — завопил сын, натягивая ременный поводок, шедший от упряжки вожака. С визгом, шарахнувшись в стороны, уперлись и заскользили по льду Огурец и Шушка. Общими усилиями нарты удалось остановить и развернуть боком к открывшейся впереди дыре. Ближний край ее хрустел и осыпался под постромками вожака. Сын рванулся к дыре, и не успел я слово сказать, как он с криком: «Держись, Дурёма!», скатился вниз.
Я выдернул с нарт топорик, воткнул его сбоку, у полоза, и бросился вперед...