Журнал «Вокруг Света» №04 за 1987 год
Шрифт:
Особенно нелегко приходилось Пажетнову в непогоду. Мишкам это все равно: густая шерсть предохраняет их надежно, а корм они ищут постоянно. И Валентину Сергеевичу приходилось днем питаться теми же растениями, что и медведи, но, конечно, выборочно. Лишь ночью, когда они засыпали, он мог себе кое-что приготовить человеческое. Первый год огонь вообще не разжигал и питался исключительно всухомятку. Лесные скитания наложили на него своеобразный отпечаток — он сильно похудел, осунулся, замкнулся в себе. Когда после возвращения домой жена накрыла на стол, Валентин Сергеевич искренне удивился обилию пищи и пошутил: «Надо же, как много еды, мне бы иван-чая пучок, и хватит...»
Малиново рдели, перемигивались пышущие жаром накаленные уголья костра. Они завораживали, гипнотизировали.
— Самый сложный период был,— продолжал задумчиво Пажетнов,— когда медвежатам пришла пора залегать в берлогу. На дворе ноябрь — снег, мороз, а они бегают по лесу, веселятся. Я не выдержал, залег в свою «берлогу» — палатку. Мишки тут же попытались пристроиться ко мне на зимовку под бок, но я не дал. Необходимо было выяснить, способны ли они сами построить себе берлогу. Лежу неделю, другую. Шевелиться нельзя — косолапые сразу поймут, что я не сплю. Даже придумал специальные упражнения, чтобы не замерзнуть. Выйду ночью, разомнусь, а все остальное время лежу тихо. Но медвежата и не думали залегать. Приблизятся к палатке и часами подслушивают, что там их «мамаша» поделывает. Отчаялся я, сам им лежбище построил — никакого эффекта, ноль внимания. Наконец смотрю, недалеко от палатки медвежата уверенно начали по всем правилам медвежьей науки устраивать себе берлогу. Причем проделали они эту операцию так привычно и умело, словно десятки раз ее выполняли. В общем, они своим поведением очень убедительно мне доказали, что с самого рождения способны устроить свою жизнь в лесу...
Да, эксперимент Пажетнова позволил по-новому взглянуть и на многие другие стороны жизни косолапых. Существовало укоренившееся мнение, что весна для медведей самое трудное время — только вышли из зимовки, отощавшие, а растительности еще нет. Теперь ясно — такое представление ошибочно. По наблюдениям Пажетнова, медведь после спячки по крайней мере первые две недели ест очень мало. В основном сухую хвою ели, которую использует, грубо говоря, для приведения пищевого тракта в норму. Кроме того, медведи выходят из спячки с еще не полностью истраченным жировым запасом, и им не составляет никакого труда дожить до первой зелени. Когда Валентин Сергеевич встретил своих медвежат после их первой зимовки и поднес им корочку черного хлеба — любимое лакомство,— они даже не обнюхали его.
Как ни удивительно, самый опасный для медведей период — осень. К спячке они должны накопить запасы жира, а его косолапые нагоняют с помощью какого-то главного корма, к которому привыкли с детства. В разных районах это может быть овес, рябина, кедровые орехи... И если случается на них неурожайный год, то зверь оказывается в беде. Замечено, например, что в Сибири, когда неурожай кедровых орехов, появляется много медведей-шатунов. В поисках орехов они покрывают огромные расстояния. У шатунов, видимо, происходит перестройка психики. Они никого не боятся — нападают на домашних животных, даже на людей. Причем интересная деталь — медведь всегда ищет только тот корм, к которому привык. При любых условиях он не заменит кедровые орехи, скажем, овсом, и наоборот. В этом проявляется своеобразный консерватизм медвежьей психики...
Ветки трещали, пожираемые огнем, искры летели во все стороны. От горящих головешек вспыхнула листва у самых ног. Валентин Сергеевич быстро забил огонь еловой веткой.
— Катьки нет на наш костер,— усмехнувшись, проговорил он.— Она бы его быстренько потушила. Медведи по своей натуре — пожарные, ни в жизнь не пройдут мимо огня, обязательно загасят. Когда я на втором году своего прозябания в лесу разжег погреться первый раз костер, Катька сразу возмутилась, заволновалась и ну лбом ветки тушить. Обгорела даже немного, но костер уничтожила.
— Как же вы согласились на такой эксперимент? — спросил я.— Вы ведь,
— С одной стороны,— вороша тлеющие угли, произнес Пажетнов,— хотелось побольше узнать о медведях, а с другой — выяснить, можно ли медвежат, оставшихся без матери, вернуть в лоно природы. Сейчас это целая проблема. У нас в стране на сегодняшний день насчитывается около ста тысяч медведей, ежегодно почти две тысячи медвежат остаются сиротами — или охотники мать загубили, или просто ее спугнули. Если же медведи попадают к людям, то через два-три года их все равно приходится убивать. Выхода нет! Медведь по своей натуре зверь-одиночка.
Когда он маленький, с ним приятно побаловаться, но взрослый мишка способен много бед натворить. А в лесу одомашненный зверь жить не может, зоопарки его брать отказываются — своих полно, медведи в неволе прекрасно размножаются. Вот она, проблема...
Недавно Пажетнов закончил разработку методики по воспитанию осиротевших медвежат и надеется в скором времени создать у нас в стране заповедник, в котором бы растили осиротевших медвежат. Два-три человека способны по ней подготовить к жизни в лесу 10—15 малышей. И Валентин Сергеевич уверен, что это дело пора поставить на разумную основу. Тем более что и в зоопарках страны каждый год рождается немало косолапых, которых не знают, куда девать. Медведь действительно драгоценный зверь, и относиться к нему пора по-хозяйски.
— Кстати,— замечает Пажетнов,— за рубежом также проводились опыты по возвращению медвежат к лесной жизни. Их подкладывали к медведицам зимой в берлогу или просто выпускали в лес. Но все попытки оканчивались неудачей. Сейчас мы уже знаем, как правильно растить и возвращать в природу медвежат. И этот опыт необходимо применять на практике.— Валентин Сергеевич на некоторое время замолчал, глядя на затухающий костер, потом вздохнул и с улыбкой добавил: — Однако светать скоро начнет, спать пора. Может, опять встречусь с косолапыми. Ведь мы с ними, бывает, и во сне по лесу бродим...
Калининская область
Игорь Мосин, наш спец. корр.
Человек, сотворивший остров
Словосочетание «Бермудский треугольник» сразу настраивает на тревожный лад. Но мы расскажем о созидании, о том, как одному из островов Бермудского архипелага — Нонсачу — был возвращен первозданный облик.
Нонсач — клочок суши площадью в шесть гектаров. До прихода европейцев остров мог похвастаться многим: обилием живности, большим лесом, долиной, двумя болотцами. Затем колонисты привезли сюда свиней и коз, которые стали свободно повсюду пастись и без меры плодиться. Люди жгли, рубили, корчевали. Свиньи подрывали корни, козы обгладывали ростки и вытаптывали траву. Когда рубить, обгладывать и вытаптывать стало нечего, на Нонсаче расположился карантинный пункт для лиц, пораженных желтой лихорадкой. Толпы временных обитателей и вовсе не щадили остров. Исчезли птицы, рептилии и большая часть насекомых. Разор довершило нашествие крыс.
К середине нашего века остров обрел вид голого камня в море, чуть прикрытого чахлой травкой. Но там рос еще и кедр. Последний кедр из тысяч. Тощающие островные крысы наверняка сожрали бы тройку доживающих свой век коз, их опередили солдаты с соседней американской военно-воздушной базы. Коз изжарили. Кедр срубили: дерево мешало протянуть антенну во время маневров.
Именно в это время Нонсачем заинтересовался подросток по имени Дэвид Уингейт. Он родился на Бермуде — самом большом острове архипелага. С детства возился с паучками, бегал на пруды наблюдать за цаплями и утками. В том возрасте, когда мальчишки мечтают о пиратских кладах, Дэвид грезил о сокровище, которое природа таит от людей очень давно. Он задался целью отыскать бермудского тайфунника — птицу, которую человек видел в последний раз в 1620 году.