Журнал «Вокруг Света» №04 за 1988 год
Шрифт:
Между деревьями, вольно растущими у дома, смутно проглядывали деревянные фигурки: казалось, они шевелятся, но это играла зыбкая тень от листьев...
Поставив перед нами кувшин молока и миску с клубникой, Регина вздохнула:
— Юстинас в совхозе уже не работает, на пенсию вышел. Думали, времени свободного больше будет. Но и свое хозяйство заботы требует...
Она оглядела двор, где все говорило о том, что мы приехали не вовремя. В доме полным ходом шел ремонт, но погода погнала хозяина на сенокос, и дело остановилось.
— Ничего, ничего,— заторопилась Регина, заметив наше смущение.—
Где-то в отдалении послышался гул трактора, и вскоре во двор въехал «колесник» с прицепом, загруженным сеном. Двое мужчин («Сын»,— кивнула на младшего Регина) легко спрыгнули на землю, махнули трактористу и неторопливо направились к нам.
— Умойтесь сначала,— крикнула Регина,— потом здороваться будете...
Отец с сыном послушно повернули к шлангу. Отфыркиваясь под сильной струей, Юстинас говорил скорее для нас, чем для жены:
— Ты погляди, какое сено, мать. Пахнет-то, а? Никак твой Патримпас (Бог урожая и растений у древних литовцев.) постарался... В благодарность за то, что в музее теперь стоит.
Он хохотнул, заслужив неодобрительный взгляд жены.
— Поменьше бы в доме чертей, побольше бы достатка было,— не осталась в долгу Регина.
— Ну, это ты брось,— возмутился Юстинас.— Мои черти рядом с твоими — сущие ангелы...
Так началось наше знакомство с Ионушасами, известными в Литве народными мастерами деревянной скульптуры, жителями деревни Годеляй, а точнее — небольшого хутора в Плунгеском районе.
Мы ехали к ним, чтобы посмотреть чертей и разбойников, с которыми познакомились заочно, по фотографиям, еще в Вильнюсе. Что-то подкупающе лукавое было в этих ярких масках, словно каждая исподтишка подмигивала нам: не так страшен черт, как его малюют. Что-то знакомое, реальное угадывалось за этими огромными носами, зубами, рогами...
Мы ехали к чертям и разбойникам, а попали в мир деревянных созданий, где герои литовского фольклора соседствовали с литературными и житейскими персонажами. Многие скульптуры Ионушасов чинно стоят в музеях, а оставшиеся живут здесь, на хуторе, вместе с людьми: иные в саду, иные в комнатах. Висит на стене солонка, от одного взгляда на которую сводит скулы — так выразительна гримаса бедняги, глотнувшего пересоленной пищи. Рядом — спичечница. Корчится над пламенем человек, словно предупреждая: осторожно с огнем! А по двору скачет на деревянном драконе маленький Андрюкас, младший внук Ионушасов, не догадываясь, что дедушку давно просят продать эту «игрушку». Зимой дракон стоит в доме, держит на спине горшок с комнатными цветами — свыклись с ним, как свыкаются с кошкой, собакой.
Но самое интересное скрывается за дверями сарая. Стоя на верхней ступеньке скрипучей лестницы, Юстинас наугад вытаскивает из темноты то, что попадает под руку, и подает нам с короткими комментариями: «Это мое... Это тоже... Это Регинино...»
Мы выносим скульптуры во двор и без всякой системы расставляем их на зеленой траве. Маски развешиваем на жердях, которые наспех перекинули между деревьями. Хочется вытащить на свет божий все содержимое сарая, но там работ —
Останавливаемся, когда Юстинасу надоедает возиться в потемках. Он спускается к нам и критически оглядывает экспозицию. Случайный подбор работ оказался на редкость удачным: в нем непроизвольно отразилось движение народной скульптуры от традиционных форм и сюжетов к современным.
— Ну, как? — окликает жену Юстинас.— Получилась выставка?
Регина пожимает плечами.
Юстинас с шутливым полупоклоном поворачивается в нашу сторону и, копируя интонации музейного экскурсовода, произносит:
— Итак, перед вами четвертая персональная выставка Ионушасов...
Литовская народная скульптура — явление в некотором роде уникальное. Поразительно в ней то, что она целиком основана на христианской иконографии и вплоть до XX века хранила верность религиозным сюжетам, не оставив нам ни бытовых, ни жанровых сцен, ни анималистических образов. Для народного искусства, которое всегда тяготело к фольклору и быту и никогда не было чисто религиозным, это само по себе необычно. Для Литвы же, которая приняла христианство последней из европейских стран и обладала к тому времени богатой самобытной культурой, это необычно вдвойне.
Странную приверженность крестьянских резчиков только религиозным сюжетам долгое время объясняли тем, что сама деревянная скульптура как вид искусства пришла в Литву вместе с христианством — на стыке XIV—XV веков. Однако находки археологов, обнаруживших, в частности, недалеко от Паланги двухметровую деревянную фигуру, в которой ученые опознали древнее языческое изваяние, поколебали эту точку зрения. По всей вероятности, деревянная скульптура существовала в Литве с незапамятных времен, но отыскать ее следы крайне трудно: дерево больше подвержено разрушению, чем камень или металл. К тому же введение христианства, как известно, сопровождалось яростным и последовательным уничтожением предметов языческого культа.
Казалось бы, церковь должна была всячески поощрять завидную «набожность» вчерашних язычников. Однако на головы крестьянских резчиков то и дело обрушивались гонения. В послании, обнародованном в 1752 году, жемайтийский епископ Тишкявичюс возмущался: «По Жемайтии (северо-западная часть Литвы, где деревянная скульптура получила наибольшее распространение.— Т. Я.)... ходят никуда не годные скульпторы, а вернее, изготовители изображений святых... по своему виду и жестам ничего общего не имеющих с какой-либо святой традицией...» И призывал местных священников уничтожать изображения.
Чем так не угодили католической церкви крестьянские мастера? А тем, что в их работах не было той отвлеченной святости, что отличала церковную скульптуру. Даже беглого взгляда на богов и святых, сошедших с крестьянского верстака, достаточно, чтобы понять, что религиозный сюжет был для мастера лишь канвой, на которую он накладывал свои мысли и чувства. Деревянные распятия являли людям не благостный лик всепрощающего божества, а гибнущего в муках человека. Богоматерь страдала так, как страдает каждая мать, потерявшая сына. Горе ее было таким земным и понятным, что крестьянские скульпторы порой бесхитростно вкладывали ей в руки платок и рисовали на щеках крупные слезы.