Журнал «Вокруг Света» №04 за 1988 год
Шрифт:
Не нравилось, вероятно, церкви и пристрастное отношение крестьянских скульпторов к католическим святым. Здравый смысл народа решительно поделил их на «полезных» и «бесполезных» — тех, что прославились лишь деяниями во славу церкви, и столь же решительно отдал предпочтение первым. Излюбленным и, пожалуй, наиболее распространенным сюжетом в работах крестьянских резчиков стал святой Юргис (Георгий Победоносец), поражающий дракона: народ, замученный набегами крестоносцев, видел в нем своего защитника. Много дошло до нас и скульптурных изображений святого Изидорюса, покровителя пахарей и сеятелей. Возможно, в нем узнавали крестьяне языческого Патримпаса (отголоски пантеизма слышны, кстати, в самом названии деревянных фигурок святых: литовское «девукай» буквально переводится на
Как часто бывает, гонения, которым подвергались крестьянские резчики, сослужили хорошую службу деревянной скульптуре. Народные мастера прошлого, поставленные в жесткие рамки, которые вынуждали их строго следовать признанным церковью образцам в изображении святых, научились минимальными средствами добиваться максимальной выразительности своих работ. И это умение во всей своей полноте передалось современной литовской скульптуре.
— Недавно недалеко от нас, вон там,— Регина кивает куда-то за дорогу,— археологи раскопали древнее захоронение. Нашли много украшений. Мы с Юстинасом ходили смотреть, интересно было. И, знаете, я все время думала об этих людях. В огороде ли копаюсь, обед варю, стираю — все думаю: какими они были? И как странно: они ходили по этим полям, видели те же холмы, пили, наверное, воду из нашего родника... А потом археологи отдали нам кусок дуба, который пролежал в земле невесть сколько лет. Может, дуб этот рос, когда еще живы были те люди? — Она вопросительно поднимает глаза и, вздохнув, сама себе отвечает: — Да нет, вряд ли... Но все равно он очень старый, и цвет у него такой... древний, пыльный... Я как взяла его в руки, так будто сразу увидела, какими они были — предки Годеляй...
Словно из толщи веков проступают из дерева две фигуры: мужчина и женщина. Они вглядываются в нас из далекого далека, как мы вглядываемся в прошлое. «Кто вы?» — вопрошают их строгие лица. «Какие вы?» И что-то неуловимое протягивается между нами.
Рассказы Юстинаса и Регины о своих скульптурах порой перерастают в притчи. Мы разглядываем многофигурную композицию из черного мореного дуба, а Юстинас с удовольствием вспоминает:
— Вы не поверите, но это была просто коряга. Ее мелиораторы где-то выкопали и нам принесли. Вот тут, сзади, у нее сук торчал. Словно ведьма, которая чего-то испугалась и со всех ног удирает. Я стал думать: от кого она удирает, чего боится? И понял: от Юлии Жемайте, нашей писательницы, знаете такую? — Мы кивнули, но он решил все же объяснить: — Она про крестьян писала, про простых людей, а над помещиками и ксендзами смеялась. И никакой нечистой силы не признавала, считала, что все беды человека — от человека...
Чувствуется, что Юстинасу самому нравится эта работа, и она действительно хороша. Женщина, по-крестьянски повязанная платком, сидит над книгой, а вокруг нее черными вихрями бушует неспокойное время. Вихри швыряют, пытаются сбить с ног ее героев, но им это не удается. Лишь нечистая сила улепетывает сломя голову.
Все в окрестностях знают, что Ионушасы занимаются деревянной скульптурой. И поскольку дело это в Литве уважаемое, а здесь, в Жемайтии,— особенно, люди тащат им с полей и из леса разные коряги. Но хотя глаз на дерево у жемайтийцев острый, далеко не каждая их находка годится в работу. А уж такой мореный дуб, что попался мелиораторам, и вообще редкость.
Лесники не забывают сообщить Регине и Юстинасу, когда и где начнется рубка леса. И уж тут — дела не дела! — Ионушасы бегут на делянку, спешат попасть туда раньше лесорубов, чтобы облюбовать для себя деревья. Ищут липу и дуб. Липа мягкая, легко поддается ножу, из нее хорошо делать мелкую скульптуру, маски. С дубом работать тяжело, он не одну мозоль на руках оставит, но зато красив и прочен. Вся монументальная скульптура делается только из него.
— Летнее дерево для работы не годится,— неторопливо рассказывает Юстинас.— В нем сок бродит: как ни суши, скульптура все равно рассохнется, потрескается. Рубить надо зимой, лучше всего ясным морозным
— Что, вот так, вдвоем, и ходите? — удивляемся мы, зная, что обоим Ионушасам уже за шестьдесят.
— Никто ведь не неволит,— смеется Регина.
...Долгие зимние вечера располагают к размышлениям и неторопливой работе. Юстинас и Регина усаживаются каждый в свой угол, каждый — со своим ножом и куском дерева. Потрескивает огонь в плите, вкусно пахнет деревянной стружкой. И кажется, нет большей радости, чем сидеть вот так, вдвоем, лишь изредка переговариваясь, и пальцами, глазами, сердцем ощущать, как все реальнее и зримей становятся под твоими руками смутные образы.
Ионушасы интересны тем, что пытаются освоить — и большей частью удачно — самые различные способы резьбы и скульптурные формы. Посмотришь на иные их работы, и кажется, что сделаны они разными мастерами. Но больше всего, на мой взгляд, они интересны своей скульптурой, выполненной в традиционном стиле. Теперь мало кто так работает: подчеркнутая статичность форм, свойственная резчикам прошлого, кажется уже архаичной. Кроме того, современные мастера почти не красят свои работы, считая, что фактура дерева выразительна сама по себе. Но традиционная крестьянская скульптура была полихромной. Красили ее, чтобы усилить выразительность образа и чтобы уберечь от порчи: ведь стояла она под открытым небом, в придорожных часовенках. Теперь вся скульптура, кроме монументальной, живет под крышами домов и музеев. Но Ионушасы доказывают, что полихромия уместна и сегодня.
— В детстве мы не видели другой скульптуры, кроме той, что стояла в домах родителей и соседей. Это были фигурки святых, всегда яркие, раскрашенные. Мы привыкли к такой скульптуре, по ней учились резьбе, так, Юстинас? — Регина поворачивается к мужу за поддержкой.— Мы ее полюбили. Цвет — он ведь тоже что-то говорит, верно? Моим «Предкам Годеляй» цвет не нужен, «Юлии Жемайте» Юстинаса — тоже. А другой раз просто знаешь: надо красить...
Как и в работах старых мастеров, цвет у Ионушасов часто оттеняет, подчеркивает глубину страдания их персонажей. Вот «Семья» Юстиниса: женщина, обхватив руками детей, с отчаянием смотрит вдаль. «Муж ушел на войну, как теперь жить одной, с ребятишками?» — комментирует Юстинас. Веселые краски в одежде матери и детей, этот радостный цветовой фон — как последние следы спокойной и счастливой жизни.
Однако новые сюжеты, которых не знали крестьянские резчики прошлого, изменили и смысловую роль цвета. Регина красит свои деревянные цветы, от которых зимой в комнатах по-летнему тепло и ярко, и забавных гномов, что внукам милее всяких игрушек. Юстинас — жанровые и сатирические работы. Кажется, немыслима без цвета его злая сатира, беспощадно высмеивающая и пьяниц, и черта-искусителя.
Ну, если уж мы помянули черта, то пора уделить внимание и ему. В крестьянской деревянной скульптуре черт был единственным жанровым персонажем и своего рода противовесом громадному сонму католических святых. Если во всем христианском мире суеверные люди боялись лишний раз произнести его имя, то литовцы, случалось, даже помещали его изображения в своих домах, что совершенно немыслимо для верующих. Крестьянские скульпторы наделяли черта всеми человеческими недостатками, зачастую вполне понятными и простительными. Этот образ давал выход народному юмору и шутке, а позднее заиграл и сатирическими красками. Не случайно он благополучно дожил до сегодняшнего дня.
— Не каждый черт — черт,— философски замечает Юстинас.— Раньше в масках, что делали к масленице, люди узнавали в черте и злого барина, и скрягу-купца, и соседа-пьяницу... Наши с Региной черти безобиднее, но и на меня как-то один совхозный работник рассердился — узнал себя... Странно,— пожал плечами Юстинас и невинно покосился на жену,— мы ведь портретов не делаем...
Маски у Ионушасов не лежат без дела. Они все с тесемочками, резиночками — чтобы можно было надеть на голову. Раз в год, когда празднуют проводы зимы, они покидают сарай. Бывает, не все домой возвращаются. «Да чего жалеть,— смеется Юстинас,— нравятся, значит, людям...»