Журнал «Вокруг Света» №05 за 1984 год
Шрифт:
Почти в темноте я вновь перешел Каменную Скользкую речку и поднялся на бугор, откуда открывалось маленькое стойбище Оемпак. Три яранги напоминали больших добрых животных. По горящим кострам, редкому лаю упряжных псов и отдаленным голосам людей я понял — пришла смена. Значит, стадо где-то поблизости. Значит, завтра мне идти с тремя оленеводами окарауливать и пасти животных. Таков уж закон в тундре — долгий гость обязан помогать...
Через десять дней мы вернулись в стойбище Оемпак. Бабушка Оэ вытащила из-под полога нерпичью шкуру и, как мне показалось, сама залюбовалась своей работой. Выделанная известняком шкура бархатно мялась, грела ладони, а ее глянцевито-белая поверхность напоминала мелованную бумагу. Пананто вынул свою костяную трубочку, сделанную в виде клыкастой моржовой морды, вздохнул, взглянул на шкуру и сказал:
Теперь краска нужна...
Я с готовностью вынул коробку с тюбиками масляной краски. Пананто понюхал колпачок, неторопливо раскурил трубку и только потом произнес:
— Не подойдет.
Он начал объяснять, какая ему требуется краска, а я мысленно расставался с мечтой увидеть процесс создания загадочных чукотских пиктограмм. Для приготовления краски требовался... китовый или медвежий глаз, жидкостью которого замешивалась сажа или растолченный пепел. До Конергино, где жили морские зверобои, было по меньшей мере километров сто. Медведи вокруг стойбища водились, но лично я не отважился бы пойти на охоту.
Видя мое огорчение, Пананто сказал, что в крайнем случае подойдет глаз оленя. И опять выручила старушка Оэ. Скручивая сухожильную нитку, она весело посмотрела на меня и сказала Пананто:
— Завтра должен быть праздник Отголосков Сна,
Пананто встрепенулся:
— Отголоски Сна? Что ты видела? — В глазах старика появилась тревога.
В прошлые времена чукчи и эскимосы большое значение придавали снам. И если кому-то из членов семьи приснилась какая-нибудь сцена из реальной жизни, то это считалось вполне достаточным поводом для восстановления его во всех деталях.
— Хороший сон, праздник оленя,— успокоила мужа старушка Оэ.
Пананто сунул трубку за пазуху, поднялся:
— Пойду людям скажу...
В таких случаях праздник устраивала одна семья, но все другие жители стойбища считались гостями.
Утром все население Оемпака нарядилось в праздничные одежды. Даже сын бригадира маленький Вовка щеголял в кухлянке, подпоясанной ремешком, на котором болтался настоящий нож, ложка из мамонтовой кости и древняя праща.
Пастухи подогнали стадо к стойбищу, заарканили одного из оленей, принадлежащих Пананто. Сам старик отошел в сторону с копьем, снял шапку и некоторое время смотрел на восток, беззвучно шевеля губами. Затем шагнул к оленю, примерился и аккуратно ткнул его под левую лопатку, в сердце. Олень рухнул на землю. Женщины положили на него зеленые ветви ивняка. Потом старушка Оэ плеснула на тушу водой из кружки. После разделки она начала готовить праздничную еду.
Весь день мы пили ароматный чай, котел пополнялся свежей олениной, рокотал, не умолкая, бубен Пананто. Под конец были устроены состязания. Пананто разложил у входа в ярангу призы: мешок с нерпичьим жиром, красивую шкуру пестрого оленя, лисий воротник. Первым должен был бежать самый маленький — Вовка. Оэ подала малышу кэпрольгин — посох удачи с родовой меховой полоской, украшенной бусинками, и Вовка побежал к соседнему озерцу, а за ним последовали Пананто и Оэ. Они смешно расставляли ноги, делая вид, что никак не могут догнать Вовку. Малыш пришел первым, и ему вручили главный приз — шкуру оленя.
Настала очередь бежать взрослым, но уже по всем правилам — до сопки и назад. Призы достались молодым пастухам Векету и Кергияту.
На следующий день старушка Оэ молча положила на дощечку перед Пананто олений глаз, щепотку пепла и срезанное гусиное перо. Пананто нахмурился, потянулся за трубочкой, но приготовленную нерпичью шкуру положил на колено.
— Ну, пожалуйста,— умоляюще попросил я.
Пананто приготовил краску и сказал:
— Шкура велика, а событий мало. Я всю жизнь прожил на берегу моря, в Конергино. Там событий всегда много: кто сколько добыл моржей, кто родился, кто приезжал... А теперь я с детьми в тундре.
— Тогда нарисуй, что произошло за лето здесь, в Оемпаке.
— Мало произошло. Приезжай через год, за зиму я заполню всю шкуру.
Сказав это, Пананто покряхтел, покрутил шкуру и так и сяк, макнул перо в жидкость. Посередине нарисовал кружок с расходящимися лучами — солнце; в стороне — точно такой же круг, но уже без лучей, одну половину зачернил, и сразу стало видно, что это луна. Потом на одном краю шкуры провел извилистую линию и пририсовал к ней меленькие фигурки, означающие домики.
— Это Конергино,— сказал Пананто.
На другом краю шкуры он вывел три миниатюрных купола — яранги; протянулась короткая цепочка пасущихся оленей, появились тракторы и несколько микроскопических человечков.
— Это Оемпак,— сказал Пананто и отложил шкуру.— На сегодня хватит. Устал.
...Теперь пришла пора рассказать небольшую историю другой нерпичьей шкуры, заполненной рисунками безвестного чукотского художника почти полторы сотни лет назад. До сих пор эта уникальная пиктограмма до конца не расшифрована. И похоже, за последние тридцать лет не удостаивалась пристального внимания исследователя. А жаль...
Когда-то эта пиктограмма оказалась на борту американской шхуны. Интересно, за медный котел или бутылку рома купили ее американские китобои у аборигенов Чукотки? Увы, теперь это не узнать, как, впрочем, и многое другое, более важное. Все, что можно было установить, установил и собрал еще до войны советский ученый-этнограф С. В. Иванов. В 1954 году в труде «Материалы по изобразительному искусству народов Сибири» он опубликовал небольшую главу, касающуюся этой пиктограммы. Вот что пишет ученый: «Переходя от одного владельца к другому, этот предмет в начале 80-х годов оказался в Англии. В это время он составлял собственность Денисона, который затем продал его Расселю. Этот уникальный предмет был опубликован в 1885 году Гильдебрантом, в 1897 году Гофмэном, а в 1937 году Ноппеном. В том же году он был воспроизведен А. С. Гущиным в его работе «Происхождение искусства», но рисунки оказались столь мелкими, что изучить их по этой репродукции не представляется возможным».
С. В. Иванов обращается к первоисточникам, опубликованным еще в прошлом веке в Лейпциге и Вашингтоне. До него было расшифровано 56 рисунков. Иванов описал еще 25 новых, уточнил старые. Но ведь осталось еще несколько десятков нерасшифрованных, а без них трудно судить о целостном композиционном замысле автора. Да и был ли он, этот целостный замысел?
На отбеленной нерпичьей шкуре размером 114,3X119,4 сантиметра разбросаны без видимого порядка сотни силуэтных изображений. Ориентированы они в разные стороны, и создается впечатление, что художник заполнил «холст» стихийно, как придется, как было удобно поворачивать шкуру на коленях, подставляя то один, то другой свободный клочок тусклому свету жирника. А может, так и было? Но ведь старик Пананто вначале изобразил солнце, луну и только потом принялся вращать шкуру, рисуя без определенного порядка, без верха-низа фигурки...