Журнал «Вокруг Света» №07 за 1977 год
Шрифт:
Служил он в небольшом местечке Каусет, неподалеку от Сан-Хуана, в подразделении мотопехоты.
Однажды утром приятель-телеграфист сообщил по секрету, что в Сан-Хуане забастовка: рабочие и студенты вышли на улицу, полиция не справляется, и вот-вот придет приказ о выступлении. Коммунистов в подразделении было только двое: Энрике и Армандо Ливарес — знаменитый ныне Ливарес, руководитель восстания в Чаконе. Оба понимали, что произойдет, если бастующие столкнутся с вооруженными солдатами. Нужно было сорвать выезд. Когда сыграли тревогу и солдаты бросились к машинам, Энрике и Армандо преградили им дорогу. «Не наше это дело — подавлять демонстрации!» — выкрикнул Ливарес. Началась дискуссия... Они затянули ее на три часа. За подобные действия грозил военный трибунал, но, к счастью, обошлось. Пока дискутировали, демонстрация кончилась,
«Дискуссия», впрочем, не прошла незамеченной. При первой же возможности Энрике демобилизовали.
В короткий срок Гонсалес и его товарищи создали провинциальный комитет ФКМА. Уже стало ясно, что период «экспектативы» — «ожидания» — заканчивается. Пришла пора показать силу. Коммунисты решили организовать на улицах города манифестацию против диктатуры.
Как в то время ходили на демонстрации? Колонны в основном были небольшие — человек по двести-триста. Впереди и сзади на некотором отдалении шли заслоны из самых отчаянных и смелых ребят. В случае надобности они дрались с полицией и при появлении полицейских машин разбрасывали на мостовой «мигелитос» — стальные шипы с острыми иглами: как их ни бросишь — всегда одна игла торчит кверху. Кто и когда назвал эти шипы «мигелито» — именем вихрастого дерзкого школьника, постоянного персонажа острых аргентинских анекдотов?
По традиции в первых рядах колонны шли руководители партии и комсомола. Не все, конечно, а только те, кому было поручено работать полулегально. Как правило, эти люди уже известны полиции Они открыто выступали на митингах, собраниях, вели переговоры с другими левыми демократическими организациями. Часть же руководства всегда оставалась глубоко законспирированной.(Когда арестовывали одного из полулегальных, его место занимал другой.
Работать в подполье трудно, но, пожалуй, на полулегальном положении не легче. Полиция знает настоящее имя, адреса жены, родственников, иногда друзей. В сотнях экземпляров распространяются фотографии. Начинается «охота». Однако произвести арест не так-то просто. На собрании это сделать практически невозможно— товарищи не дадут в обиду. А после митинга надо еще найти человека и если уж арестовывать, то только имея на руках улики, указывающие на незаконную деятельность. Если же улик нет, судья будет вынужден распорядиться об освобождении.
Энрике как раз и был таким — полулегальным. Впервые его арестовали в феврале 1969 года. Продержали месяц в тюрьме и выпустили — не удалось доказать его принадлежность к коммунистической партии. До следующего ареста он работал год. За этот год ни одной ошибки, ни одного нарушения правил конспирации, запрещавших даже общение с собственной семьей.
...В тот день ему поручили собирать членские взносы. В нагрудном кармане — корешки квитанций. Деньги уже успел сдать, осталось только вручить связному корешки. Встреча была назначена всего в двух кварталах от его дома. Посмотрел на часы — ровно три. Связной опаздывал. Значит, следующая встреча завтра, в другом месте. И здесь выдержка изменила: «Забегу в квартиру только на одну минуту, — решил он, — увижу семью — и сразу уйду!»
...Лейтенант из федеральной полиции с удовольствием просматривал рапорт об аресте Энрике. «Я же говорил, что ходить за ним не нужно. (Когда парню двадцать три года, «охотиться» ни к чему. Теперь все зависит от того, удастся ли его сломить. Видимо, это несложно. Судя по всему, совсем «зеленый» — надо же, прибежал домой среди бела дня!»
Единственное, что смущало сейчас лейтенанта, — это поведение арестованного. «В доме сопротивления не оказал, — говорилось в докладе. — На улице вырывался, пытаясь собрать толпу. Кричал, что его арестовывают за принадлежность к коммунистам».
— Тем хуже для него, — решил полицейский. — Еще одна улика, хотя корешков квитанций достаточно для обвинения в сборе денег в пользу компартии.
Энрике с наручниками на запястьях везли в кузове военной машины. Если бы не этот грузовик, он наверняка выкрутился бы, тем более соседи бросились на помощь. В полицейских кидали камнями, помидорами, чем попало. Они растерялись. И тут откуда ни возьмись грузовик с солдатами...
Машина шла медленно, и Энрике благодарил судьбу хотя бы за эту передышку. Можно было собраться с мыслями и подготовиться к первому допросу. Однако по прибытии в полицейские казармы его на допрос не повели. Выволокли во внутренний
На десятый день двух заключенных повезли в крошечном фургоне на допрос. Семь часов продержали в фургоне согнутыми в три погибели. Когда наконец вызвали — идти самостоятельно они не могли. Но на допросе держались твердо. «Арест незаконный, как и сам антикоммунистический закон, который противоречит конституции!» — большего от них не добились и отправили в тюрьму, в распоряжение следственных органов...
В 1970—1971 годах Коммунистическая партия Аргентины направляла все силы, чтобы создать широкий демократический фронт борьбы с диктатурой. По поведению тюремщиков, по сообщениям, которые поступали с воли, становилось ясно: страна кипит. Энрике и его товарищи не могли сидеть сложа руки и ждать освобождения. Они решили писать письма из тюрьмы: разъяснять в них необходимость широкого фронта. Писали в студенческие федерации, в профсоюзные объединения, в крестьянские организации, политическим деятелям...
Наконец настал момент, когда власти не могли больше игнорировать выступления рабочих, студентов, крестьян. Часть политических заключенных выпустили. Просидев в тюрьме полтора года, Энрике вышел на свободу и сразу включился в работу. Теперь забот стало еще больше. Товарищи избрали его в исполнительный комитет Федерации коммунистической молодежи Аргентины..
...Расставался с Энрике я уже под утро. Договорились о новой встрече, но... увидеться нам довелось лишь через четыре года — в Гаване. А тогда я неожиданно получил приглашение побывать в Кордове и, вернувшись в Буэнос-Айрес, узнал, что Гонсалес срочно выехал в Сан-Хуан. Парламент, как мы знаем, отменил антикоммунистический закон, и теперь Энрике — учитель по образованию — снова получил право преподавать в школе. Я был рад за него. Профессию свою он очень любил.
Что такое «кордобасо»
В Кордову я поехал по совету известного аргентинского журналиста и публициста Исидоро Хильберта. Времени у меня было мало, и казалось, что всякая поездка за пределу Буэнос-Айреса только отвлечет от основной темы. Но, с другой стороны, я знал, что Исидоро немногословен и редко дает советы, а уж если что-то советует, то к этому стоит прислушаться.
...Было около полуночи, когда наша машина остановилась у здания профсоюза рабочих компании «Лус и Фуэрса». Несмотря на поздний час — впрочем, стоит ли этому удивляться в Аргентине? — в вестибюле и на всех этажах было полно народу. Поднялись на третий этаж, в зал. Выступал высокий человек в сером костюме. Это был Агустин Тоско — популярный в Аргентине общественный деятель, один из вождей «кордобасо». Буквально перевести это слово довольно трудно, «удар в Кордове» — вот, пожалуй, наиболее точное значение. Так народ назвал восстание в этом городе против военной диктатуры в мае 1969 года.
За участие в восстании военный трибунал приговорил Тоско к восьми годам лишения свободы. Судили Агустина не только за его деятельность, но в первую очередь за убеждения, которые он не скрывал даже в годы самых жестоких репрессий. Тоско не был коммунистом. Он просто, честно защищал интересы рабочих, доверивших ему свою судьбу, и видел в коммунистах верных товарищей по борьбе.
Университету Кордовы — одному из старейших в Южной Америке — более 350 лет. Но славится город не только своим университетом. В 1880 году в Кордове был организован первый профсоюз, затем основана социалистическая партия. В 1918 году возникли первые ячейки коммунистов. И в том же году произошло событие, которое каждый год ныне отмечает вся прогрессивная общественность Латинской Америки. Студенты Кордовы — первыми на континенте — выступили с манифестом, в котором требовали автономии, демократизации образования, права на участие в руководстве университетом, выборности всех руководящих его органов. С тех пор Баррио Клиникас — так называют здесь студенческие кварталы — полиция обходила стороной...