Журнал «Вокруг Света» №07 за 2009 год
Шрифт:
При всем при этом одновременно с Сервантесом тут проживал средней руки идальго по имени Родриго Пачеко. Именно ему молва приписывает помешательство на почве обильного чтения, болезненную любовь ко всему рыцарскому и призывы к дальним героическим странствиям. С этим чудаковатым дворянином Сервантес, конечно же, мог и должен был быть знаком, живя в маленьком городе.
Вроде бы все идеально сходится. К тому же становится ясно, отчего это, собственно, у «принца гениев» нет охоты вспоминать название этого села, притом что другие местные топонимы он называет точно, — кому приятно вспоминать место заточения? Но с точки зрения науки все довольно сомнительно. Вплоть до того, что сам факт этого заключения никакими документами не подтвержден, в отличие от двух предыдущих «отсидок» дона Мигеля в Севилье и Кастро-дель-Рио.
Но легенда сделала свое дело: сегодня Дом Медрано — общепризнанное узилище Сервантеса, а его камера
...А по другую сторону дороги, на небольшом продуктовом рынке «для своих», толпятся шумными рядами покупатели, среди которых нетрудно заметить типичную Тересу Пансу: на глаз она не доверяет качеству лимонов, взрезает их и утверждает, что поверила бы на слово, только если бы они выросли на знакомом ей дереве. И мужа ее Санчо, который, обсуждая с соседом недальновидные действия премьер-министра, то и дело замечает: «если бы меня спросили», «мне с самого начала было очевидно»… Настроив зрение, можно разглядеть и цирюльников, и священников, и почти любое лицо, явленное нам в сервантесовском романе. Возможно, я захожу слишком далеко, позволяя воображению возобладать над действительностью. Но несомненно одно: все это вместе — селение, ленты улиц, ломаными штрихами стекающиеся к центральной площади, где бьет слабенький источник питьевой воды и зазывает постояльцев звуками фламенко «Кихотель», толпа на рынке, дети, гоняющие мяч, усатые плуты, которые, заслышав славянскую речь, протягивают тебе мобильный и кричат: «Полтора евро, Польша , Россия !» — все это тот самый народ, который мы рассчитывали найти и нашли. Народ святого Кихады Доброго.
Глава 6. Преображение героя
…Солнце еще весело припекало головы этого народа, когда мы отправились к конечной цели нашего продвижения на юг. В места, где круглый год поют птицы и где концентрация мифологических сюжетов и персонажей достигает критического предела. Всего километрах в двадцати к юго-востоку от Аргамасильи начинается та самая «прославленная местность», которая описывается и в самом начале романа, когда Кихот, еще в одиночестве, впервые выезжает из родного поместья. Монтьельская низменность, открывающая странникам ламанчское чудо природы — лагуны несчастной доньи Руидеры.
В 2005 году, к 400-летнему юбилею первой части «Дон Кихота», молодой мадридский скульптор Педро Рекехо Новоа навеки «усадил» великую пару встречать гостей у входа в Доммузей, где родился Сервантес
Романс о слезах и воде
Вот печальная судьба Руидеры, чьи горести дали имя прохладным лагунам. Эта знатная сеньора проживала в здешнем замке с семью дочерьми и двумя племянницами. Замок был скрыт от глаз смертных, но существа сверхъестественные прекрасно видели и его самое, и его прекрасных обитательниц. На беду могущественный маг Мерлин проникся страстными чувствами к донье Руидере. Та не ответила ему взаимностью. Тогда он заточил ее со всем многочисленным потомством в великой пещере Монтесиноса. Там томились они, заколдованные, многие годы и столетия, пока наконец волшебника не тронули — или, скорее, не надоели ему за такое время — вечные слезы красавиц, и он из жалости не обратил их в лагуны, чтобы они могли вечно источать влагу…
— Мне все это рассказывал отец, — говорит Матильде Севилья, наш проводник в Монтьеле, — он знал историю и окрестности, как лесной дух. И не по тексту романа, а своими словами. Ходячий кладезь преданий. То есть, к сожалению, уже почти не ходячий. Ему исполнилось 84.
— Он преподавал, наверное?
— Нет, Алекс. Он был пастухом. Всю жизнь пас овец.
Когда Матильде была маленькой, зиму ее семья проводила со своим стадом в небольшом поселке Сан-Педро, ближайшем к пещере Монтесиноса. Теперь он заброшен, а тогда, лет 35 назад, десятилетней Мати вменялось в обязанность каждый день носить отцу еду на дальнее пастбище близ легендарного источника Фриды — еще одной сказки здешних мест. Пастух и девочка преломляли хлеб, сыр, запивали водой прямо из «ключа любви» и всякий раз до одурения спорили: надо ли оборудовать его мостками, чтобы в любой сезон к нему можно было подобраться, или пусть остается таким, каким его задумала природа? Матильде доказывала, что стоит, — в конце концов, сотни женщин, верующих в предание, проделывают десятки километров, чтобы
История разрешила этот спор сама: теперь здесь вообще ничего нельзя строить. Закон запрещает менять что-либо на территории национального природного парка «Лагуны Руидеры». То же, естественно, касается и подступов к знаменитой пещере, до самого дна которой Рыцарь печального образа собирался «добраться; и для того купили они около ста брасов веревки, спешились и, преодолев стену частого и непроходимого терновника, бурьяна, дикой смоквы и ежевики, крепконакрепко обвязали Дон Кихота…»
Романс о священном безумии
Хорхе Луис Борхес, знавший толк в кихотизме, был уверен, что три страницы этого приключения есть своего рода эмоциональный пик всего тысячестраничного сочинения, краткое изложение евангелического послания рыцаря миру. Здесь герой Сервантеса вступил в сообщество благородных призраков — собственных, испанского народа и европейской мифологии. Там же, в пещере Монтесиноса (читайте Монте дель Сино — на «горе Судьбы»), дошел он до истинного логического конца своего бескомпромиссного Пути. И на свой лад причастился святых тайн: в весьма ироническом ключе (в духе романа) постиг простой смысл своих «бредней», а лучше сказать мистерий, являющих суть основополагающих понятий бытия — добра, зла, любви, справедливости…
У меня нет возможности подробно описывать удивительные символические события, случившиеся на дне. Напомню только, что там он встретил и свою Дульсинею — заколдованной, но узнаваемой (и принцессой, и Альдонсой, которой нужны взаймы шесть реалов, в одном лице), и многих других «гостей» волшебника Мерлина. Все они убеждены, что именно Дон Кихот сможет расколдовать их, ведь это он возродил из забвения орден добра и справедливости.
Кстати, удивительно, как реальность следует за литературным вымыслом, когда вымысел прекрасен. Лет через 200 после Дон Кихота, в XVIII веке, землетрясение вызвало в пещере Монтесиноса сильный обвал. И когда люди снова вошли туда, они поразились: неодушевленная горная порода вылепила в ней три идеальные скульптуры, три образа. Глаза мага Мерлина, как две светлые точки на более темном фоне, сверкают из-за валуна. Сам Рыцарь печального образа примостился на уступе, где его сморил священный сон. Дульсинея, скрестив руки, спит у вновь образованного отверстия, ведущего на поверхность, — искупительная жизнь Дон Кихота сняла с нее заклятие, и она уже в едином совершенном образе может показаться в солнечном свете.Жизнь и добро победили заклятие и смерть.
Сусана Гарсиа, неунывающий директор эскивиасского Музея Сервантеса перед домом, и ее собственным, и старого дона Алонсо Кихады
В вечность
Подобно тому как в величайшей империи Античности все дороги вели в Рим , в сервантесовской Кастилии они неизменно направляли путника к молодой королевской столице. Это утверждение и для нашей эпохи почти верно с «транспортной» точки зрения: повторяя очертания старых трактов, современные шоссе-аутописты, разветвляясь и сливаясь вновь, причудливо закольцовываются в дальних районах «Дороги Дон Кихота» и большой дугой поворачивают назад, к блистательному Мадриду.
Здесь на старости лет осел, проживший многотрудную жизнь, и Сервантес. Он поселился на улице, которая в те давние годы называлась Садовой, а ныне носит имя Лопе де Веги. Вот ведь ирония судьбы: Сервантес окончил дни на улице своего главного литературного недруга, а тот лежит теперь в могиле под церковью на улице Сервантеса!
Еще через два переулка от площади Санта-Ана жил в ту эпоху Веласкес — там же он умер и похоронен, только после того как в конце XVIII века церковь, в полу которой замуровали тело художника, снесли и поставили на ее месте новодел, могила его утеряна. Такая же посмертная судьба постигла и дона Мигеля. В то время как его роман стремительно возносился в вечность, останки автора терялись в ней. Церковь монастыря тринитариев, в которой его погребли в аскетическом францисканском одеянии из грубого сукна, уступила место постройке 1703 года, все гробницы при этом исчезли. Даже традиции посещать этот храм как место погребения писателя не сложилось. Выяснилось, например, что наш ученый провожатый по сервантесовскому Мадриду профессор Маурисио Макаррон никогда не бывал внутри. В полумраке большого зала — изваяния святых, живые, но пожухшие цветы. Даже часы над алтарной частью остановились и вечно показывают три часа дня. А скромная табличка с надписью «Под основанием этого монастыря лежат Мигель Сервантес, его супруга донья Каталина и монахиня Марсела де Сан-Фелис, дочь Лопе де Веги» потускнела, и буквы стерлись от времени.