Журнал «Вокруг Света» №08 за 1975 год
Шрифт:
Энн стянул Яаку грудь репшнуром вместо шины, снова накормил его анальгином и стал медленно выпускать вперед. Они пошли вниз, на спуск. Энн осторожно стравливал веревку, его руки вздрагивали от напряжения и от того, что каждое мгновение можно было ожидать срыв.
— Чего ты меня так держишь? Не сбегу, — пытался было отшутиться Яак. Но как он ни старался, как ни сжимал зубы, каждый шаг отдавался в нем стонами.
Из-за плотной мглы они шли вслепую. Их вел сам спуск. Крутизна стены выросла так, что вытянутой рукой можно было прикоснуться к склону. Стальные кошки перестали быть надежной опорой. Через
Борт вертолета.
Серебряный ручей, перевал Путешественников — все промелькнуло мигом. Минуты... Мы тратили долгие часы мучительного подъема на этот же путь. Ломаный ледник Саукдара — и вот перевал Крыленко. Женя Цирулин примерился к заброске, определил ракетой направление ветра и на следующем кругу дал команду на выброс. Мы вытолкнули в люк тяжелый тюк с продуктами, он лег точно в цель, но подпрыгнул мячиком и исчез в ледовых сбросах северной стороны перевала.
Еще круг — набор высоты. Еще один круг, и вертолет идет прямо на стену. Смотрю до рези в глазах на белые снежные склоны. Не видно никаких следов, бросается в глаза только широкая линия отрыва лавины на лобастом куполе вершины.
— Ты видел? — спросил я взглядом Володю Бирюкова.
В ответ он незаметно кивнул головой. Но Велло Парк тоже, видно, заметил следы лавины, его лицо побелело, он опустил голову.
Еще круг. Но людей на стене мы так и не увидели.
Жилище выдолбили во льду только к полуночи, крышу сделали из штормовки, и ее скоро утеплил густой снегопад. Но насквозь проледеневшая одежда стояла колом и примороженные к ногам шикельты — меховые сапоги, невозможно было снять.
— Море было, море. Кто выпил все море? — бредил Яак.
Он часто задыхался от жесткого грудного хрипа.
«Это пневмония, — решил Энн. — На высоте ничего не может быть страшнее». Он снял с себя пуховую куртку и укутал Яака. Потом вскипятил на примусе несколько глотков чаю.
Яак, не просыпаясь, проглотил таблетки тетрациклина, выпил неостуженный чай и опять начал что-то твердить про море. Сам Энн отказался от чая — нужно беречь бензин. Он не засыпал, все прислушивался к хрипам больного. Вдруг осознал, что, когда кипятил чай, ни холода снега, ни жара горелки — не почувствовал. Руки опухли, стали чужими...
— Ты брось эти шуточки, к черту, — выругался Яак утром, когда увидел на себе пуховку Энна. Потом молча побросал в рюкзак стальные крючья, и, отказавшись от «лишней» порции колбасы, стал откапываться из-под снега.
Белая мгла усыпляла Энна. И тогда он слышал голоса, звучные и близкие. Много разных голосов, которые звали его к себе. Энн вздрагивал и просыпался.
— Ты слышал? Нас зовут.
— Значит, тебе веселей, — угрюмо ответил Яак и опять начал долбить ступени во льду.
Энн
Он упорно пытался вспомнить, сколько страшных ночей они вдвоем скоротали на стене. Кажется, три... Значит сегодня истек день контрольного срока их возвращения в лагерь. И тогда он последний раз разложил примус и вместо того, чтобы вскипятить на нем чай, стал посылать со стены световые сигналы — SOS. Но неяркие вспышки примуса рассеивались в снегопаде.
На следующую, четвертую, ночь они устроились в «ласточкином гнезде» под карнизом. Долго искали в рюкзаках последний кусочек колбасы, который съели еще накануне. Взошла луна, впервые за все это время случилась светлая погодливая ночь. Теперь уже близко, рукой подать, высветился ледовый хаос глетчера Большая Саукдара.
— А все-таки красиво на Памире, — почти шепотом сказал Энн.
— Чокнулся ты совсем, — еле слышно прохрипел в ответ Яак.
По скальным бортам кулуара они спустились на снежное плато, ровное, как полированный стол. Только бы и радоваться, что не нужно теперь висеть на веревке над пропастью, но снег раскис. И стал всасывать их в глубину, как болотная трясина.
— Ну вот и хватит с меня. Дальше ты пойдешь один. — Яак опустился в мокрый снег.
Энн попытался было поднять Яака, но сам от бессилия рухнул в снег.
Они все-таки поднялись. Энн положил руку Яака на свои плечи, и они двинулись вперед. Шли, падали, ползли и снова поднимались.
Лютый мороз, который преследовал их несколько суток подряд, обернулся лютой жарой. Снег, казалось, собирал все лучи света и посылал на них. Обжигал обмороженную кожу лиц и даже сквозь черные очки слепил глаза. Над плато миражем струился тяжелый раскаленный воздух. Энн попытался было обернуться на стену, чтобы увидеть путь подъема и спуска, но тут же опустил голову: стена обожгла глаза.
Через каждые десять шагов они, разморенные ледниковым суховеем, обессиленные голодом, опускались на снег и засыпали.
А с заходом солнца их одежда и обувь снова обрастала льдом...
Яак пытался сказать что-то, но у него ничего не получалось — совсем потерял голос, но потом все-таки прошептал:
— Какое сегодня число?
— Тридцать первое июля, кажется.
— Сколько прошло?
— Четырнадцать дней. Десять на стене, четыре дня спускались после лавины.