Журнал «Вокруг Света» №08 за 1986 год
Шрифт:
Как часто в описаниях птичьих базаров читаем мы слова «несметное», «бесчисленное»... Это о количестве п
тиц. А почему, собственно, бесчисленное? Можно сосчитать. Василий Придатко разделил Уэринг на шесть участков и ежегодно проводит более или менее точный учет пернатого населения. И данные эти имеют не только научный, но и сугубо практический смысл: во-первых, мы знаем теперь, каким живым богатством в действительности здесь обладаем, и, во-вторых, можем по колебанию численности судить о состоянии птичьих видов и о пользе наших природоохранительных мер. В том-то и дело, что богатства природы не «бесчисленны»!
Василий признается:
— Никак не могу смириться с отсутствием гуманизма у птиц! Каждая только за себя. На чужом яйце могут построить свое счастье! Замечательное признание. Опять этот неистребимый антропоморфизм! Думаю все же, пока человек остается человеком, ему, сколько ни борись с собой, от антропоморфизма не избавиться.
Уэринг замыкают с юга третьи, самые высокие, ворота и громадная обвалившаяся скала, последняя в выходах древних пород. И опять, чтобы обогнуть ворота, приходится карабкаться по грязно-серому скользкому льду, вздыбившемуся вокруг ворот на высоту трехэтажного дома, поддерживая друг друга, перепрыгивать трещины, осторожно переходить через коварные снежные мосты-перемычки, нависшие над провалами между торосов...
На следующий день выходим на операцию «Ипатка». Маршрут начинаем с вершины Уэринга. Теперь мы поменялись с птицами местами: они роятся внизу, в глубокой пропасти под нами, мы наблюдаем за ними сверху. И ор базара отсюда уже иной, не такой резкий — отражаясь ото льда, доходит до нас слитным приглушенным эхом.
В укромном месте, между камнями, у Василия устроен склад снаряжения; отбираем и укладываем в рюкзаки толстые связки веревок, карабины, крючья — все, что может понадобиться сегодня.
Потом начинаем спуск по гребню горы, на Хобот. Это только издалека скалы кажутся голыми, здесь, на крутизне, в малейших выбоинах и ложбинках, встречаются изумрудные лужайки мха, покачивают желтыми, почти прозрачными лепестками полярные маки, стелются белые соцветия камнеломки и нежно пахнущей, похожей на кашку ложечной травы.
Жители верхнего этажа базара — беринговы бакланы — встречают нас подозрительно. Эти осторожные, молчаливые птицы — стройные, хохлатые, с длинными шеями и хвостами, крючковатыми клювами и черным, отливающим металлическим блеском оперением — выбирают для гнездования самые недоступные места. Изучены бакланы еще слабо, в картотеке Василия раздел, посвященный им, самый тощий, и ему мало наблюдать птиц со стороны, надо заглянуть в их гнезда, подсчитать яйца и птенцов, если они вывелись.
Подвешена веревка, я стою на страховке, оранжевая каска Василия, подрагивая, как поплавок, медленно скользит по пологой скале. Ему удается спуститься метров на тридцать, он уже добирается до крайнего, нависшего над пропастью козырька, зависает на фоне белеющего далеко внизу припая... Слышу грохот падающих камней, козырек ненадежен, а как раз под ним-то
— Иду наверх! — доносится его голос.
На этот раз неудача. Бакланы недосягаемы.
— Ничего,— утешаю я Василия.— Главное — ипатка.
И вот гребень позади, мы на Хоботе. С узкого обрывистого пятачка на его вершине базар открывается во всей красе — от северных до южных ворот, в обычном своем неумолчном гвалте, с кипящей на стенах жизнью, воздухом, густо расчерченным трассирующими очередями птиц.
Однако место, на которое мы попали, уже занято, конечно же, не кем иным, как его величеством бургомистром. Правда, этот староста птичьего базара, не в пример другим своим сородичам, миролюбивого нрава, он только парит над нами с тревожным криком и держит под прицелом, не выпускает из вида. А тревожиться ему есть о чем: на пятачке, рядом с нами, в неглубокой небрежной кучке мха ползает и тычется по сторонам беспомощный серенький пуховичок, быть может, первенец базара — птенцы вывелись только у бургомистров. Пока Василий обвязывает веревкой торчащий каменный зубец, мне приходится «пасти» птенца за родителей — он все время выползает из гнезда, рискуя свалиться с обрыва.
Через несколько минут мы оставляем семейство в покое. Полдела позади: веревка укреплена и сброшена на лед. Остальная работа ждет нас внизу, на припае.
Когда мы спускались, произошел маленький инцидент, крайне характерный для моего спутника. Василий развернул и протянул мне плитку шоколада — подкрепиться. И тут, пока я отламывал кусок, внезапный порыв ветра вырвал обертку из рук, бумажка, кружась, улетела на несколько метров вниз и застряла между камнями. Василий не поленился, спустился за ней и, вернувшись, вздохнул:
— Не люблю, когда бросают... Здесь должно быть чисто.
Наш приятель-бургомистр, сидя на Хоботе, с интересом наблюдает, как мы, подняв раструбы бахил, расхаживаем по лужам на льду припая, гадая, как подступиться к красному клюву на скале. Прежде всего обдергиваем веревкой торчащие камни, чтобы проверить, насколько они крепки,— пусть если уже летят, то хоть не на голову... Затем, прикатив большой каменный обломок, привязываем свисающую веревку, к ней прикрепляем другую, потоньше, так, чтобы при ее натяжении на основной веревке не сползали узлы «ступенек». Моя задача — выбрав более или менее безопасное место под скалой, держать «ступеньку», упершись в лед, натягивать тонкую веревку.
Начинается восхождение. Метр за метром, подтягиваясь на руках и переставляя карабин, Василий «шагает» вверх, сначала сравнительно легко, потом все медленней и медленней... И мне держать «ступеньку» становится тяжело, ноги скользят, разъезжаются — хорошо, подвернулся рядом каменный выступ, цепляю за него свою веревку, эта опора помогает устоять. И вот Василий зависает против желанного гнезда. Сняв с пояса приготовленную заранее палку, он, раскачиваясь как маятник, пытается извлечь птицу на свет. Не тут-то было: и палкой в гнездо не сразу попадешь, и птица, как выяснилось, застряла в щели с оттопыренным крылом. Не потому ли она и погибла?