Журнал «Вокруг Света» №08 за 1992 год
Шрифт:
— Кроме того, — сказала она, улыбнувшись, — пожалуй, это лучший предлог для того, чтобы отделаться от по-слепраздничного мытья посуды.
Мы приготовились выступить на следующий день, 23 декабря. С болью в сердце я размышлял о капитане Скотте. Он ушел с полюса шестьдесят девять лет назад, 17 января, слишком поздно даже для летнего времени, чтобы быть уверенным в безопасности. «Все надежды побоку, — писал он, — это будет мучительное возвращение».
На следующее утро меня задержали неожиданные переговоры, пришлось отослать много радиограмм, поэтому я не успел собрать личные вещи и в результате совершил существенную для навигатора ошибку — не прорепетировал в уме свое штурманское
Том Плайлер и окоченевшая группа фотографов-любителей топтались у международной аллеи флагов, отмечающих точное местоположение географического Южного полюса. Я быстро пристегнул рюкзак, поцеловал Джинни и пошел на север. Все направления здесь вели на север, и я прицелился на взлетно-посадочную полосу, совсем забыв, что неделю назад прибыл сюда как раз с этой стороны.
Осознав вскоре свою ошибку, я решил блефануть — совершить «разворот» через левое плечо, чтобы лечь на правильный курс, когда мы окажемся за пределами видимости купола, надеясь, что никто из полярников не заметит этого. В случае удачи они все кинутся обратно в тепло под укрытие теплого купола, чтобы отогреть замерзшие на камерах пальцы, как только мы выйдем из зоны действия их камер.
Но я забыл о Жиле. Вскочив на трактор, он бросился в погоню, чтобы сообщить нам, что мы двинулись обратно в Санаэ. Он летал над полюсом много раз при любой погоде и был не тем человеком, которого легко обмануть.
Я поблагодарил его, но продолжал выполнять «вираж». Отойдя мили на три, остановился и сверился с картой. Примерно в 300 километрах от нас на верхней кромке ледника Скотта торчал одинокий зазубренный пик Хоу. Как подсказывали мне математические расчеты, магнитный пеленг на него был 261 градус, поэтому истинный «меридиан подхода» равнялся 147 градусам западной долготы; он должен был находиться строго под солнцем в 21 час 44 минуты по гринвичскому времени.
Однако фактически солнце прошло этот меридиан с час назад. Поэтому пришлось держать направление вдоль 132-го градуса западной долготы. Я сказал об этом Олли и Чарли, которые были счастливы беззаботно двигаться в любом направлении так, как делали это на пути к полюсу. Даже Олли, блестящий математик, не заметил ошибки, поэтому я продолжал держать 261 градус по магнитному компасу. Поэтому, какую бы поправку я ни взял, все равно мы вышли бы западнее горы, а как только достигнем кромки плато и гора не будет видна, то резкий поворот вправо, теоретически, приведет нас прямо к ней. С тяжелым сердцем, бросая частые укоризненные взгляды на солнце, будто именно оно было виновато в моих сомнениях, я продолжал следовать курсом 261 градус.
В пять часов вечера в день Рождества я остановился на небольшом подъеме и заметил впереди черную точку. Это была вершина Хоу — первый природный ориентир после 1600 километров пути, лучший рождественский подарок, какого можно было только пожелать. В ту ночь Олли завершил очередное бурение ледовой коры и заменил форсунки в карбюраторах «скиду», чтобы приготовиться к спуску с ледника. На следующий день нас охватило волнение. Я ощущал эту атмосферу нервозности и полагаю, что не лучше чувствовали себя и другие.
Наша аэрофотокарта отчетливо указывала на большое количество трещин. Словно оспины, они покрывали собой всю площадь ледниковой долины. Было не много смысла в том, чтобы заранее прокладывать зигзагообразный маршрут в обход зоны трещин, потому что на пути неизбежно встретятся трещины, не обозначенные на карте, то есть еще более опасные для нас, которые, по мнению составителя карты, были недостойны обозначения на ней; впрочем, они могли просто не проявиться при аэрофотосъемке. Так что лучше уж править навстречу явным опасностям, неустанно сверять пеленги на тот случай, если нас неожиданно накроет «молоком».
Появились серии выпуклостей, идущих с запада на восток, — первые признаки «возмущения» ледяной поверхности. Мы задерживали дыхание, когда проходили по мостам над огромными трещинами, но в общем-то мосты были довольно надежны и легко выдерживали наш вес. Эти первые трещины были не слишком широкими, от одного до шести метров, однако не менее глубокими, чем трещины-убийцы, к которым мы подошли примерно в полдень.
В тот день мы узнали, что такое при — 30 обливаться потом от страха, который словно засел в печенках и ползет по позвоночнику.
Оливер насчитал сорок трещин, ко-ф торые мы пересекли за каких-то двадцать минут. Он шел последним и все еще буксировал двое нарт; мои старые нарты давным-давно сломались и были брошены, а нарты Чарли приказали долго жить еще на полюсе.
К вечеру с восточных впадин приползли волны сплошного тумана. Горный хребет Ля-Грос, к которому мы направлялись по магнитному азимуту 244, скрылся из вида. Вскоре я совсем «ослеп», а мы находились как раз посреди пояса «фурункулов» в зоне трещин восточнее горы Маунт Ели, поэтому я понял, что лучше остановиться здесь и разбить лагерь. Я опробовал окрестности ледорубом, затем Чарли страховал меня на длинной веревке, пока я не расчистил короткую взлетно-посадочную полосу и площадку для палатки. Трещины, словно вены, бежали всюду, и кто-нибудь из нас время от времени проваливался по колено. Мы окрестили их «костедробилками», несколько таких трещин проходили поперек взлетно-посадочной полосы. Туман окутывал нас всю ночь, и Жиль не появился.
Утром поднялся устойчивый, до тридцати узлов (более 15 метров в секунду), ветер с плато. Чтобы найти более безопасное место для Жиля, который должен был доставить нам горючее, я решил выступить, несмотря на полное отсутствие видимости. Оглядываясь на все происшедшее, можно сказать, что я не проявил тогда здравого смысла. Передвигаться по весьма пересеченной местности, не имея возможности обнаружить западни даже у себя под ногами, глупо. Мотивом было желание просто двигаться вперед, ведь мы и так знали, что эти ледники славятся туманами, которые продолжаются целыми сутками и даже неделями. Дожидаться хорошей видимости означало списать немалую часть драгоценного времени. Когда мне все же стало казаться, что я поступил опрометчиво, Чарли послужил для меня отличным барометром. Обычно он выказывал свое неодобрение просто сменой настроения и при этом не произносил ни слова.
Запись из дневника Олли: «Чарли очень сердится, потому что считает, что нам нужно было остаться в палатке, а не мотаться в «молоке» по полю с трещинами. Просто Рэн хотел найти лучшее место для полосы».
По счастливой случайности «молоко» рассосалось через час после выступления. Это было весьма кстати, потому что наш кошмарный путь вел вниз по длинному синему коридору, который извивался, понижаясь, а потом закончился тупиком — шестиметровым ледяным «пузырем». Со всех сторон нас окружали, по-видимому, бездонные трещины, поэтому мы поехали назад по собственным следам до ответвления коридора и попытались пробиться снова. Этот лабиринт, ограниченный со всех сторон скрытыми западнями, в конце концов отпустил нас, потрясенных увиденным, но целых и невредимых, всего в пяти милях от хребта Гардинер. В бинокль мы увидели снежные склоны, которые южнее этого скалистого хребта казались плавными и надежными.