Журнал «Вокруг Света» №08 за 1992 год
Шрифт:
Черт! А что, если нас заметили из деревни, что обозначена здесь на карте? Рио-Хача, так, кажется? Ближайший порт, где имеется полиция. Будем надеяться, не заметили. У меня было ощущение, что мы подошли ближе, чем намеревались. На это указывал и маяк на выступе скалы, мимо которого мы только что проплыли.
Ждать, ждать... Наконец трое наших товарищей исчезли из виду, помахав на прощанье белым платком.
Бриз, ради всего святого! Нам нужен бриз, который бы унес нас от берегов Колумбии, поскольку вся эта страна была для нас одним большим знаком вопроса. Никто не знал, как обращались здесь с беглыми, возвращали их назад или нет. Уж лучше
Солдаты, а возможно, и полицейские, задержавшие нас, выглядели одинаково — некогда белые брюки сплошь в грязи, шерстяные, похоже, ни разу не стиранные кители, и все, за исключением капитана, были босы; тот был одет чуть почище и чуть получше. Впрочем, бедность одеяния компенсировалась экипировкой: вокруг пояса туго набитый патронташ, хорошо начищенные ружья, к тому же у каждого за поясом штык в ножнах. Метис, которого они называли капитаном, смахивал скорее на разбойника и был вооружен огромным револьвером. Говорили они по-испански, и мы плохо их понимали, но сам их вид и интонации были далеко не дружеские.
Из гавани нас препроводили прямо в тюрьму. Дорога шла через деревню, которая действительно называлась Рио-Хача.
Тюремный двор был обнесен низкой каменной стеной. По нему болталось человек двадцать грязных, бородатых заключенных. Они смотрели на нас недружелюбно, даже злобно. «Вамое, вамое!» Теперь мы догадались, что говорят солдаты: «Давай, давай, вперед!» Исполнить эту команду было нелегко: Клозио хотя и стало получше, но все равно из-за гипса быстро идти он не мог. Когда бредущий в конце колонны капитан поравнялся с нами, я увидел у него в руках наш компас, а на плечах — дождевик. К тому же он жрал наши бисквиты и шоколад. Нетрудно было сообразить, что здесь нас оберут до нитки.
Нас заперли в грязной вонючей камере с толстыми решетками на окне. На полу стояли деревянные топчаны с приподнятыми изголовьями — надо полагать, постели. Как только охранник покинул камеру, к окну со двора подошел заключенный и окликнул:
— Французы! Французы!
— Чего надо?
— Французы не есть хорошо, не есть хорошо!
— Что это значит — не есть хорошо?
— Полиция...
— Что полиция?
— Полиция не есть хорошо.
И он исчез. Настала ночь. Комнату освещала тусклая лампа. Москиты так и зудели над головой, забиваясь в ноздри и уши.
— Ничего себе вляпались! Дорого же нам обошлась высадка этих парней!
— Что поделаешь... Ведь никогда не знаешь наверняка. Вся эта пакость случилась оттого, что не было ветра.
— Ты слишком близко подошел,— заметил Клозио.
— Да заткнешься ты наконец или нет?! Нашли время валить друг на друга вместо того, чтобы поддерживать!
— Извини, Папи, ты прав. Никто не виноват.
Но как же все-таки несправедливо, что побег, которому отдано столько сил, заканчивается таким плачевным образом! Впрочем, они нас не обыскали. Мой патрон находился в кармане, и я поспешил спрятать его в надлежащее место. То же сделал и Клозио. На ужин
— Должно быть, это «спокойной ночи», — заметил Матуретт.
Наутро, в семь, нам принесли очень хорошего крепкого кофе в деревянных кружках. Около восьми во дворе появился капитан. Я спросил его, можно ли пойти и забрать из лодки наши вещи. Он или не понял, или притворился, что не понимает. Чем дольше я наблюдал его, тем противнее казалась его физиономия. Слева за поясом у него висела маленькая бутылочка в кожаном футляре. Он потянулся к ней, открыл, отпил глоток, сплюнул и протянул мне. Первый дружеский жест с момента прибытия. Пришлось взять и отпить. К счастью, я сделал совсем маленький глоток — это было похоже на жидкий огонь, к тому же воняло денатуратом. Я быстро проглотил эту дрянь и закашлялся, что донельзя развеселило капитана.
В десять во дворе появилось несколько штатских господ — в белом и при галстуках. Их было шесть или семь, и они прошли в здание, где, по-видимому, располагалось нечто вроде административного корпуса. Послали за нами. Они сидели полукругом за столом, над которым нависал портрет щедро разукрашенного орденами офицера, президента Колумбии Альфонсо Лопеса. Один из господ, обратившись к Клозио по-французски, попросил его присесть, мы же остались стоять. Тощий, крючконосый тип, сидевший в центре, начал меня допрашивать. Однако переводчик перевел мне не все его слова, а просто сказал: «Этот человек, который только что говорил с вами — судья города Рио-Хача, остальные — влиятельные горожане, его друзья. Надеюсь, они немного понимают по-французски, хотя и не признаются в этом, в том числе и сам судья».
Эта преамбула вывела судью из себя. Он начал вести допрос по-испански. Переводчик переводил.
— Вы французы?
— Да.
— Откуда вы?
— С Кюрасао.
— А до этого где обретались?
— В Тринидаде.
— А до этого?
— На Мартинике.
— Лжете! Больше недели назад нашего консула в Кюрасао предупредили, что за берегом надо следить особенно тщательно, так как шестеро мужчин, бежавших с французской каторги, могут попытаться высадиться в нашей стране.
— Ладно, признаю. Мы действительно бежали с каторги.
— Так вы из Гвианы?
— Да.
— Если уж такая благородная страна, как Франция, выслала вас так далеко и наказала столь сурово, значит, вы и впрямь опасные преступники.
— Возможно.
— За кражу или убийство?
— Непреднамеренное убийство.
— Все равно убийство. Ну а что другие трое?
— Остались в Кюрасао.
— Снова лжете! Вы высадили их в шестидесяти километрах отсюда, в Кастилете. К счастью, они арестованы. Их привезут сюда через несколько часов. Где вы украли лодку?
— Мы не крали. Нам подарил ее епископ Кюрасао.
— Ладно. Посидите в тюрьме, пока губернатор не решит, что с вами делать. За высадку трех ваших товарищей на территорию Колумбии и попытку бежать я приговариваю вас, капитана судна, к трем месяцам тюремного заключения. Остальным — по полтора месяца каждому. И сидите тихо, чтоб вас не избили, охрана у нас очень строгая. Хотите что-нибудь сказать?
— Нет. Я хотел бы только забрать свои вещи и припасы, оставшиеся в лодке.
— Все конфисковано таможней, за исключением пары брюк, одной рубашки, одной куртки и пары башмаков на каждого. И нечего спорить, таков закон.