Журнал «Вокруг Света» №10 за 1977 год
Шрифт:
Мы расспрашивали Эдуардо о его жизни, о ситуации в Севилье и в Андалузии, ведь он является одним из руководителей Рабочих комиссий этого района, и каждый день, каждый шаг в его жизни связаны с не затихающим ни на минуту рабочим движением, борьбой трудящихся за новую Испанию, за ликвидацию наследия франкистского прошлого.
Он начал свою трудовую жизнь мальчиком на побегушках, в небольшой адвокатской конторе в Севилье. Семнадцати лет пошел работать на авиационный завод. Это было время, когда в Андалузии, как и по всей Испании, резко активизировалась классовая борьба, а внутри контролируемых правительством профсоюзов стали создаваться Рабочие комиссии. Двадцатитрехлетний Эдуардо избирается
— Мы стремились, как учил в свое время Владимир Ильич Ленин, сочетать подпольную работу с максимальным использованием легальных форм борьбы, продвигая наших людей в официальные синдикаты, — рассказывает Эдуардо. — Именно на нашем заводе была организована первая в Севилье Рабочая комиссия. Чтобы не дразнить власти, ее первые заседания проводились во время разрешенных трудовым законодательством коротких перерывов «на бутерброд»... Естественно, очень скоро имя Эдуардо попадает в полицейские картотеки, ему несколько раз «по-дружески» советуют не заниматься политикой, «не будоражить рабочих», иначе «будут приняты меры». В 1966 году Эдуардо был избран вице-президентом профсоюза металлистов Севильи, и в том же году принимаются обещанные полицией «меры»: его арестовывают, затем заносят в «черные списки», запрещая впредь заниматься профсоюзной деятельностью. Потом было еще много арестов и судебных процессов, в том числе один из самых нашумевших: так называемый «процесс по делу № 1001» в 1973 году, когда франкизм пытался загнать за решетку всех вожаков Рабочих комиссий во главе с Марселино Камачо. И чем больше было репрессий и гонений, тем больше росли авторитет и влияние этих организаций, превращавшихся в боевой штаб испанских трудящихся.
— Мне дали сначала двадцать лет, потом скостили до шести, и я бы сидел до сих пор за решеткой, но пришедший после смерти Франко к власти король Хуан Карлос распорядился об амнистии для большинства политзаключенных, и я оказался на свободе.
Мы спрашиваем, как обстоят дела в Андалузии сейчас. Эдуардо допил рюмку, не спеша закурил, с улыбкой поглядел на опять суетящегося около нашего стола чрезмерно любопытного официанта и, дождавшись, когда тот отошел, сказал:
— Сейчас у нас переходный период: уже не диктатура, но еще и не демократия. Идет ожесточенная борьба между небольшой, но еще достаточно сильной группировкой правых, пытающейся сохранить осколки старого режима, заменив фасад, и громадным большинством народа, требующего перемен. Нарастает движение за легализацию компартии, и есть все основания надеяться, что в самое ближайшее время мы этого добьемся. (Эдуардо оказался прав: в апреле 1977 года, спустя два месяца после нашей беседы, правительство Адольфо Суареса под давлением масс легализовало компартию.)
Судя по тому, что нам говорил Эдуардо, Андалузия по структуре экономики, по характеру социальных отношений и расстановке классовых сил чем-то напоминает португальский Юг в те времена, когда в этой стране господствовал салазаровский режим: в сельском хозяйстве Андалузии, являющемся ведущей отраслью экономики, преобладают крупные латифундии. Полмиллиона безземельных батрадов гарантируют землевладельцам дешевую рабочую силу. Немало здесь и мелких собственников земли, с опаской поглядывающих на окружающую их неспокойную и волнующуюся массу сельского пролетариата.
— Этот страх мелкого собственника перед безземельным батраком — одна из характерных особенностей Андалузии, — заметил Эдуардо. — Нам предстоит развеять этот страх, превратить мелких собственников в союзников беднейшего крестьянства.
Там, где кончается асфальт
— Андалузия — один из тех районов Испании, которые в последние годы развиваются наиболее быстрыми темпами, — говорит нам невысокий полнеющий сеньор с темными усиками на пухлой губе. Его зовут Хесус Фернандес-Монтес-и-де-Диего, он доктор агрономических наук, инженер и руководитель делегации министерства агрикультуры в Андалузии. Вышестоящее мадридское начальство поручило доктору Фернандесу оказать нам помощь в съемке наиболее «типичных и интересных аспектов» андалузского сельского хозяйства. Еще в Мадриде, договариваясь о программе поездки по испанскому Югу, мы неоднократно подчеркивали, что нам очень хотелось бы отразить в фильме жизнь и труд крестьян Андалузии. Нам обещали учесть это, и вот теперь в сопровождении сеньора Фернандеса и нескольких его коллег мы едем в одно из образцовых хозяйств, которое должно продемонстрировать прогресс испанской агрикультуры. Справа и слева тянутся оливковые рощи, мандариновые плантации, поблескивающие тяжелыми оранжевыми плодами, ровные грядки огородов с нежными, чуть показавшимися из сырой земли всходами и, конечно же, виноградники, представляющие собой в это время года весьма безрадостное зрелище: короткие, голые плети без признаков жизни.
— К сожалению, вы приехали в очень неудачное время, — сетует сеньор Фернандес. — Основные культуры уже посеяны, до уборки еще далеко. Только что у нас прошли сильные ливни, поля затоплены, на плантациях почти невозможно работать. Крестьяне выжидают, когда немного подсохнет, и тогда можно будет выводить тракторы и другие машины. Увы, пока снимать нечего.
Мы пытаемся объяснить сеньору Фернандесу, что визы были запрошены нами еще летом прошлого года, но по не зависящим от нас причинам поездка оказалась отложенной до сего времени.
Сеньор Фернандес выражает сочувствие и продолжает рассказывать о переменах, происшедших в сельском хозяйстве Андалузии за последние годы, о развитии ирригации, позволяющей увеличивать урожаи, механизации полевых работ, прогрессе и процветании, приходящих в эти края благодаря «мудрой политике министерства агрикультуры». Я слушаю его и вспоминаю, как Эдуардо Саборидо говорил нам о том, что за последнее десятилетие из Андалузии уехали в другие районы страны и эмигрировали за границу свыше миллиона крестьян. Если Андалузия — рай, то почему из рая бегут?..
— Нельзя ли побеседовать с рядовыми тружениками? — прерывает Дунаев поток слов. — Вон с теми, например, крестьянами, что работают за рощицей?
— Да мы не доберемся туда по этой грязи, — говорит Хоакин Домингес, молодой инженер, помогающий Фернандесу знакомить нас с сокровищами Андалузии.
— Нужно попробовать, — деликатно настаивает Дунаев. — Для фильма просто необходимы кадры большой группы работающих крестьян.
— Но они и не работают вовсе, — озабоченно говорит сеньор Фернандес, вглядываясь из-под ладони и жмурясь от яркого солнца. — У них сейчас, кажется, перерыв на обед...