Журнал «Вокруг Света» №10 за 1981 год
Шрифт:
Не обошлось и без курьезов. По таксе провоз музейных предметов большой ценности стоил... 30 тысяч!! Станислав Францевич схватился за голову. Такой огромной суммы даже Академия наук Грузии не могла бы раздобыть для него. Тогда решили проделать хитроумный перерасчет, работники финансового отдела академии превратили античные амфоры и сосуды, средневековые поливные блюда в... простую посуду, древние мраморные изваяния и терракоты — в камень, дневники раскопок чуть ли не в оберточную бумагу... Еле-еле уложились в пять тысяч! Теперь, если судить но накладным, в ящиках Херсонесского музея значились не экспонаты, коим цены не было, а обычные
10 октября вагон наконец-то прицепили к эшелону, отправляющемуся в Баку. Тогда-то Стржелецкий и устроил упомянутый стол со стелой-столешницей, взялся писать дневник. Но дня через три на какой-то глухой станции надолго застряли. Не к кому было даже ходить чего-то требовать или просить. Рядом в таком же неопределенном положении находился состав с вареньем. Его начальник, веселый и замечательный, по словам Станислава Францевича, грузин Иосиф Петрович до отвала кормил изголодавшегося севастопольца вареньем. Запивали кипятком. Больше никакой еды не было.
В Баку привычные хлопоты о выгрузке, о следовании дальше. Привычные просьбы, уговоры. Пришлось идти к уполномоченному ЦК ВКП (б) и Сов наркома СССР по эвакуации Петру Николаевичу Валуеву, и он устроил Стржелецкого с его "монашескими сундуками", ми» на пароход, следовавший в Красноводск.
Отплыли 20 ноября. Шел дождь со снегом. Дул сырой, пронизывающий ветер, от которого на палубе негде было укрыться. Шестибалльный шторм швырял судно, битком набитое людьми и грузом. Стржелецкий, не спавший несколько суток, влез в щель между ящиками, натянул на себя влажный брезент и сразу же забылся в тяжелом кошмаре. Но дремал недолго — очнулся от нестерпимого холода.
В Красноводске некому и некуда было выгружать ящики. Они мокли под дождем и снегом на палубе опустевшего парохода. И портовые работники, не выбирая выражений, требовали от угрюмого, заросшего бородой «гражданина в очках» немедленно их убрать «хоть в море...». Перебранку услышал местный сотрудник НКВД, вмешался. Он на кого-то «нажал», кого-то упросил...— и ящики с парохода сняли, на машине подбросили на станцию, буквально затолкали в вагон. Еле-еле забрался туда и Стржелецкий. И как был мокрый, грязный, сразу же уснул. Не слышал, как вагон прицепили к поезду, как застучали колеса...
Проснулся, а дверь открыть не может — завалило ее ящиками. Записал: «Из вагона выйти не могу, так как дверь заклинило ящиками. А убрать их пока нет никаких сил. Очень мерзну. И ветер сильно поддувает. Есть нечего. Постараюсь что-нибудь достать на ближайшей станции. Вот только ящики сдвину от двери».
Но поезд почти двое суток шел без остановок...
На станции попросились в вагон старичок и старушка, «едут, мол, к дочери в Оренбург...». Пустил их. Оказались премилыми людьми. Быстро подружились. «Квартиранты» очень жалели Стржелецкого, «какой ты худобый», не могли поверить, что он один вот так и везет свои сундуки из самого Севастополя. Кормили его домашними припасами. Расстались 15 декабря.
«Снова я один»,— записал Станислав Францевич. И добавил: «Морозы до —38! Единственное мое спасение как можно быстрее ехать...»
Теперь уже ехали действительно быстро. И 26 декабря 1941 года, после ста дней пути, прибыли в пункт назначения — Свердловск.
Здесь тоже не обошлось без трудностей,
Кстати, перед войной Евгений Георгиевич защитил кандидатскую диссертацию на тему «Хозяйство античного Херсонеса», поэтому отлично знал Херсонесский музей.
29 января 1942 года приказом народного комиссара просвещения РСФСР В. П. Потемкина Станиславу Францевичу Стржелецкому объявляется благодарность «за исключительно добросовестное выполнение служебных обязанностей и проявленную им инициативу, энергию и настойчивость при эвакуации музейных ценностей». Его имя заносится в книгу Почета работников Наркомпроса.
...«Клянусь Зевсом, Геей, Гелиосом, Девою, богами и богинями олимпийскими, героями, владеющими городом... Я не предам Херсонеса...» Не мог предполагать Стржелецкий во время своих путевых мытарств, в трудные зимние ночи на Урале, когда повторял текст древнейшей человеческой клятвы, что эти слова помогли выжить, выстоять и другому сотруднику Херсонесского музея — главному его хранителю Александру Кузьмичу Тахтаю. Он переписал присягу херсонесцев на большой лист ватмана, повесил в своем кабинете. Потом, когда фашистские бомбы разрушили музейные здания, перенес в подвальное помещение, где собрал наиболее ценные оставшиеся экспонаты.
Тахтай остался в оккупированном Севастополе.
— В каждом аду должен быть свой цербер. И я остался таким цербером около этих священных камней, повторяя мою присягу: «... но буду оберегать все это для херсонесского народа...» — признавался он.
Тахтай был заключен фашистами в концлагерь. По отзывам людей, знавших его, держался там достойно. Его выпустили, чтобы он работал в открытом немцами и для немцев Херсонесском музее. Все же он был «герром профессором». Александр Кузьмич прежде всего отыскал лист ватмана со священной клятвой, вновь поместил его в своей комнатушке.
«Не предам Херсонеса!..»
Гитлеровцы хотели вывезти в Германию ценнейшие экспонаты. Среди них плиту с грифоном II века до нашей эры, мраморный аканф (украшение в форме стилизованных листьев и стеблей на капителях колонн коринфского и других сложных ордеров) IV века до нашей эры. Даже ящики приготовили с пышной готической надписью: «Покорителю Крыма фельдмаршалу барону фон Манштейну». Но ящики не попали в родовое имение Манштейна, они остались в Херсонесе. Не смогли увезти их оккупанты. Помешал им старый, немощный, седенький «герр профессор».