Журнал «Вокруг Света» №11 за 1975 год
Шрифт:
...Память возвращает меня на остров Бали во дворик индуистского храма. Дворик освещается огнем — не простым, а священным, ибо и сам храм посвящен богу Агни, повелителю огня.
Служители Агни сложили в середине площадки горку кокосовой скорлупы; огонь превратил ее в ковер горящих угольев. Наши аппараты давно наготове, мы напряженно ждем момента, когда дух бога Агни овладеет жрецом, когда невидимое прикосновение сделает его неуязвимым для огня и он пройдет босыми ногами по угольям.
И вот испытание позади: в трансе жрец несколько раз прошел по
Чтобы объяснить свою мысль, я приглашаю читателя отправиться в австралийскую пустыню. Люди племени арунта, живущие в этих краях, представляют себе овладение огнем как борьбу с диким и страшным «солнечным быком», хранителем тайны огня. Эта борьба, это противостояние, вполне возможно, впервые заронили в человеке чувство вины и страха перед святотатством: ведь человек приспособил для своих скромных ежедневных нужд ту самую таинственную силу, что спускается к нам с неба и заставляет дрожать землю. Чувство вины? Да, но и чувство гордости за то, что человек смог переступить запретный порог.
Один мужчина изображает быка, посланного богом-солнцем на землю; трое других исполняют роль охотников. Танцор-бык не обращает ни малейшего внимания на своих преследователей, он движется, не замечая их; те же, напротив, вкладывают в эту сцену все уместные здесь чувства: и мужество, и страх, и робость. Танец кажется бесконечным, он длится всю вторую половину дня, пока наконец «солнечный бык» не падает, пораженный копьями охотников. Этот момент гибели быка точно совпадает с определенным положением солнца: лучи предзакатного светила — у самого горизонта — ослепляют глаза зрителей, и гибель святого символа здесь прямо и таинственно связывается с исчезновением самого бога-солнца.
Последний луч солнца окрашивает танцора-быка кроваво-красным цветом, и тут же — как бы из крови — поднимается первый язык пламени; и вновь перед людьми оживет далекая история похищения огня их первобытными предками.
Неизвестный режиссер и хореограф этого танца-повествования в далекой австралийской пустыне стремился к тому же, к чему стремились великие трагики-классики. Но, в отличие от Софокла и Эсхила, мир не услышал неизвестного автора, никто даже не знал о существовании этого австралийского аборигена, а тем более о том, что волновало людей его племени. Так было до той минуты, пока между цивилизацией белого человека и австралийцами-арунта не установился контакт. Эта минута совпадает, увы, с началом конца: первобытная культура аборигенов пережила все природные катаклизмы, но не выдержала самого губительного: насилия и равнодушия со стороны других людей нашей планеты...
Мы не знаем, как наши далекие предки научились обращаться с огнем, каким образом первобытный человек добыл первый уголек. Это могла быть лава огнедышащего вулкана, или вспыхнувшее от молнии дерево, или просто сопревшее и самовозгоревшееся сено... Но это был чудесный источник тепла, который помог человеку выжить.
В последнее время получала распространение гипотеза, что впервые «человек прямоходящий» появился в Африке, и если его потомки
Для первобытного человека когда-то костер стал новой формой общественной жизни. Ночь перестала быть неотвратимым черным провалом в жизни, предоставлявшим человеку лишь одну возможность — спрятаться, попытаться забыть страх перед нападением безжалостного и всесильного зверя. Доисторический охотник учился не бояться сумерек, учился слушать, и говорить, и мечтать.
От первых костров на коротких или долгих стоянках в небо стал подниматься аппетитный дымок жарящегося мяса; все тот же огонь научил человека еще одной истине — поджаренное мясо вкуснее, да и просто легче для жевания. Так родился обычай приносить добычу к общему огню. Так человек стал единственным существом, испытывающим радость от того, что он разделил пищу с другим. И так, наверное, у всех народов пища, разделенная с другими, стала символом дружбы.
Чтобы освоить технику добывания огня, человеку потребовались тысячи тысяч безрезультатных попыток. До этого счастливого момента наши предки целиком зависели от случая, от игры природы, милостиво предоставлявшей им огонь. Потому и хранили они его столь тщательно и бдительно; трудно представить большее несчастье для племени, чем смерть огня.
Именно ценность огня заставила человека придавать ему священный смысл; огонь сам стал хранителем и защитником души всего рода. Мне не единожды довелось присутствовать на священных церемониях разжигания огня. К примеру, на Новой Гвинее в деревне Рока (долина реки Асаро) искусство или — что в данном случае одно и то же — техника разжигания огня до сих пор остаются прерогативой колдуна...
Нужно сказать, техника эта в тех местах особая; дело в том, что постоянная сырость требует создания повышенной температуры — для того, чтобы дерево успело высохнуть. Вращения палочки ладонями здесь недостаточно; ее вращают с помощью лианы. И поверьте, даже в наше время человек ощущает всю необыкновенность момента, когда после утомительного труда вдруг появляется первый язычок пламени.
Глядя на это чудо, я пережил минуту, вместившую в себя тысячи веков. Дело не в диковинной технике добывания огня; дело в том, что ощущали люди, добывавшие огонь, в том, что для них простые движения исполнены особого смысла.
В 1967 году я снимал многосерийный фильм о жизни народов Индии и стал там свидетелем еще одного примера огненного священнодействия. Это было на Андаманских островах.
По здешнему обычаю рыбаки перевозят огонь от одного острова на другой, и делают они это не потому, что не способны каждый раз вновь зажигать его, а потому, что огонь этот особый: он рожден в священном лесу.
И та же причина заставляла индуистского жреца, встреченного мною в лесах индонезийского острова Флорес, переносить по тропинкам от одного храма к другому огонь, зажженный у подножия посвященного пламени алтаря. Для него, как, впрочем, и для других «хранителей святынь», огонь был и есть символ животворной силы. А разве не то же значение имеют мерцающие перед образами свечи в современных храмах?