Журнал «Вокруг Света» №11 за 1975 год
Шрифт:
Дом старого горщика стоял за рекой. Бревенчатая приземистая изба, отгороженная от улицы палисадником. Калитку открыл хмурый старик с бородой пасечника, высокий и худощавый.
— Здесь живет Зверев? — спросил я поспешно, будто старик мог исчезнуть.
— Здесь, — ответил бородач. — Это я.
Двор был похож на каменоломню. Камни лежали на земле, в ящиках, на столах, под столами...
— Камней-то сколько! — вырвалось у меня.
— Это сопутствующие, — хмуро пояснил хозяин.
«Зачем ему все это? — подумал я. — Другое дело — самоцветы». Но спросить не решился.
— Могли меня и не застать, — сказал Зверев. — Хотел еще утром уехать, да лошадь пожалел. Снимемся под вечер, когда жара немного спадет.
Хозяин выложил передо мной горсть цветных камней. Аметисты, морионы, топазы, горные хрустали, гранаты, бериллы, аквамарины... Красные, синие, голубые, черные, белые, фиолетовые... Много самоцветов он отдал местному музею, который сам же и создал. Теперь Зверев — председатель совета этого музея.
«А что, если и мне поехать с ним в лес? — мелькнула мысль. — Взглянуть на старые копи, посмотреть Зверева в работе. Одним словом, ощутить, как работал в прежние времена кустарь-старатель...»
— Иван Иваныч, — сказал я, — можно мне с вами на Адуй?
— Далеко больно, — предупредил старик. — Километров восемьдесят будет."
— Ничего.
— Но места в телеге нет, — отрезал он твердо. — Идти придется пешком. Лошадь у меня казенная. Портфель положите, а сами — пешком.
Взгляд его упал на мои туфли, в которых еще день назад я щеголял по московским асфальтам.
— Ну кеды свои старые я вам дам, — пообещал хозяин. — Заправите сухим сеном — и порядок.
В путь мы тронулись под вечер. Зверев ехал на лошади, которую звал почему-то Зельбергом, мы сзади — пешком. Любопытные сельчане провожали нас долгим ироническим взглядом. Кроме старика и меня, в нашей «артели» было еще трое — Владимир Мухин, архитектор из Ленинграда, Дмитрий Краснов и Евгений Шилохвост, инженеры из Москвы. Отпускники.
Мы двигались по проселочной дороге, твердой, пыльной и бесконечной. Слева нас сопровождали лес и река Амбарка, а справа — поля и деревни. Иногда старик останавливал лошадь и поджидал нас. Так он делал, когда хотел что-то сообщить. Тогда мы ускоряли шаг.
— Вон там, — показывал он в сторону леса, — можно найти самоцветы, если покопаться.
Женя вытаскивал блокнот и записывал координаты — около какой деревни или речушки находится это место. Как только лошадь замедляла шаг, он тут же бежал к телеге с раскрытым блокнотом.
Скоро мы встретили колодец. Набрали в бидон воды, напоили лошадь.
— Поехали, — торопил старик. — Нельзя стоять на месте после водопоя. А то лошади в ноги ударит.
Он жалел эту казенную клячу больше, чем нас.
— Она же безмолвная, — ворчал Иван Иванович, — пожаловаться не может. А люди должны сами соображать. На то им и разум дан.
На ночлег остановились у мелколесья, там, где в реку Реж впадала маленькая речушка Положиха. Оказалось, старик выбрал это место неслучайно.
— Здесь я искал самоцветы. Лет пятьдесят назад. — Он подошел к бережку и потопал ногой — С дядей я тогда работал. Находили в основном рубины. Но встречались и сапфиры. Гранаты тоже попадались.
— Старатель, выходит, вы со стажем, — заметил я.
— Я не старатель, — старик недовольно сморщил лоб. — Я горщик.
Оказывается, старатель считался рангом ниже, чем горщик. Горщик — это профессиональный искатель. Для него камни — дело всей жизни. Старателем же мог быть любой крестьянин после того, как уберет хлеб и заготовит на зиму корм. Для него это не кусок хлеба, как для терщика, а приработок. Горщиков же и в прошлом насчитывалось очень мало, одним из них был Данило Зверев, дед Ивана Ивановича. Но династию начинал не он, а пращур, Еремей-клейменый. Был Еремей тамбовским мужиком, сосланным сюда на каторгу за бунтарство.
Первые старатели появились здесь еще три века назад. В 1667 году рудознатец Михайло Тумашев нашел вблизи села Мурзинка первый самоцвет. Через год малиновые шерлы нашел его брат Дмитрий. Так и пошло...
— А вы сами-то давно стали промышлять самоцветами? — не отставал я от старика.
— Старался с детства. С отцом еще ходил. Камнерез он был, отец-то. Сам камни искал, сам их и обрабатывал. Делали мы с ним из цветных камней разные поделки. Чернильницы вытачивали из змеевика, а печатки — из горного хрусталя.
— А как их обрабатывали?
— Так и обрабатывали. Берешь наждачный камень и толчешь его в чугунной ступе. Потом порошок высыпаешь в тазик с водой и, помутив, выливаешь в другую посудину. Через минуту воду переливаешь в третий тазик, а осадок — в противень. Это будет порошок-одноминутка, крупнозернистый. Потому что за минуту успевают осесть на дно только самые крупные частицы. Опять мутишь ту воду. И так до пятидесяти раз, а то и боле. Пятьдесят номеров наждачного порошка получается — один другого мельче.
Обработку начинаешь самым крупным. Мельче порошок — тоньше отделка. Смачиваешь его водой и кисточкой подбрасываешь на крутящийся диск. И диски разные. Сначала обрабатываешь камень металлическим диском, потом свинцовым, оловянным, бархатным...
— Бархатным?
— Ну, диск, обитый бархатом, — пояснил старик.
И инструмент и станки каждый мастер делал себе сам. Машины были нехитрые. Я познакомился с ними в мурзинском музее. На березовом стояке было установлено большое колесо, которое с помощью ремня приводило в движение маленькое колесо станка, укрепленного на верстаке. Один мастер крутит, другой сидит за верстаком и точит. При вздрагивающем свете лучины в грубых и шершавых мужицких пальцах горели, сверкали и переливались ожившие камни. Работал огранщик без всяких приборов, чутьем улавливая законы симметрии. От них, мурзинских мужиков, берет начало ограночное и камнерезное дело в России.